— Ладно, что-то я увлекся очевидностями, простите за такую пошлость. Старею. Так вот, други мои, к нашим баранам: хватит нюнить, смотреть на вас тошнит, ничего страшного не случилось, повторяю: ни- че-го, никаких приказов никакого Кулика мы не знаем, не слышали, не помним, в глаза не видели, забыли… наоборот, случилось неопровержимое подтверждение того, что мы на верном пути, что не зря мы небо коптим, фигуранты намечены нами верно и что многие из них уже взяты за то самое место, которое у Вани Каждого под хвостом, за что честь нам всем и хвала, и, в особенности, разумеется, Каждому Ване вместе с его пока что бесхозной антикварной брошкой.
— Так за ней же никто не приходил еще… — вступился было за себя Иван, но Трусс недобрым взглядом остановил его. Потом сказал беззлобно:
— Когда взрослые разговаривают — дети слушают и молчат. Или играют в куличики. «Не приходил никто», — передразнил он молодого сотрудника. — А если и не придет никто? Так и будешь яйца свои высиживать? Ты хоть одну фотографию этому подонку-приемщику из комиссионки показал? Нет. Почему?
— Чью фотографию? — не унимался Каждый.
— Да хоть свою!! — взорвался майор. — Свою! В профиль и в анфас. Показывал?! Может, он тебя узнает и всего делов, а мы мучаемся. «Чью-ю-ю-у?» — Он нарочито гадко исказил Ванину интонацию. — У нас что, кроме тебя, мудака, мало подозреваемых? А Антон Твеленев? А покойный Каликин с сокурсниками? А полоумный Герард, сын запрещенной дочери Тыно? А ее, мягко говоря, бойфренд, чтобы не сказать е… рь? Их фотографии ты показывал? А ведь сидишь, дыхалку свою курносую чуть не до потолка задрал от гордости: брошку он видите ли нашел! И что?
Трусс замолк, в угрюмой тишине походил по кабинету, сел рядом с Иваном, сказал примирительно:
— И чтобы, пока не родишь чего-нибудь дельного, мы голоса твоего больше не слышали. Лады? Договорились. На чем я остановился? Вернее, на чем ты меня беспардонно перебил?
Каждый ответил не сразу, так что Труссу пришлось его подтолкнуть:
— Ну?
— Я вас перебил на том, что вы взяли какого-то фигуранта за жопу у Вани из-под копчика.
При других обстоятельствах Иваново хамство могло всех развеселить, но не теперь.
Ярослав Яшин только в удивлении вскинул брови.
Трусс реплику молодого сотрудника не услышал.
Мерин поторопился озвучить то главное, что ему удалось вынести из долгих высказываний майора:
— Значит, Анатолий Борисович, я так понимаю: вы предлагаете продолжать расследование, невзирая ни на какие запреты генерала Кулика? Я правильно вас понимаю?
Трусс в любовной оторопи всплеснул руками и качнул из стороны в сторону головой.
— Севочка, будь я твоим учителем, не преминул бы тебя расцеловать, а, может, при этом и прослезился бы. Вот, Ваня, учись, как надо зрить в корень и с полуслова понимать старших товарищей.
— И это несмотря на то, что в таком случае мы неминуемо подставляем под удар Юрия Николаевича? — Не обращая внимание на ерничанье «старшего товарища» жестким фальцетом продолжил Мерин.
Трусс какое-то время смотрел на него, не мигая, при этом выражение его глаз постепенно менялось от умильно-благостного на безнадежно-трагическое. Затем он уронил голову на грудь, глубоко вздохнул и заговорил глухим голосом человека, только что столкнувшегося с жестоким предательством:
— Так, приехали. Выходит, рано я тебя целовал и обливался слезами. Ну что ж, не будем отчаиваться, начнем от печки, как говорится: терпение и труд все перетрут. Ты полагаешь, что, продолжив порученную нам борьбу с ворами и убийцами, мы тем самым подведем под монастырь любимого всеми, ненаглядного и непорочного нашего Скоробогатова Юрия Николаевича, которому высокое руководство что-то там запретило. Так?
Ответа не последовало.
— Нет уж, ты, будь любезен, открой варежку-то, совсем уж вопиющего в пустыне из меня не делай. Так или не так?
— Ну так. — Снизошел Мерин.
— А если без «ну»?! — Было похоже, Трусс разозлился не на шутку. Даже много лет бок о бок работавший с ним Ярослав Яшин вскинул удивленные глаза: это что-то новенькое.
— Не слышу. Так? Или не так? — Анатолий Борисович повторил вопрос почти спокойно.
— Так, — пролепетал руководитель следственной бригады.
— Та-а-к, прекрасно: подведем под монастырь. А НЕ продолжив порученную нам работу, — он жирно выделил отрицание «не», — и тем самым предоставив ворам и убийцам для удобства их дальнейших похождений зеленую улицу — этим мы нашего святого Юрия Николаевича под монастырь не подведем? Так?
— Нет, не так! — не стал на этот раз отмалчиваться Мерин, — ему запретили, ему Кулик приказал, я знаю, не могу сказать от кого, но точно знаю, как он может выше головы?., если генерал Кулик… если запретили…
— Очень хорошо, — совсем уже спокойно, даже как-то весело подхватил Трусс, — генерал Кулик Александр Остапович запретил себе подчиненному полковнику Юрию Николаевичу Скоробогатову даже упоминать, не токмо использовать имя нашего главного фигуранта. Теперь скажи: он что, сам придумал этот запрет? Нет, конечно. На кой ему головная боль. Ему приказали запретить, и он тут же приказал запретить. Хороший поступок законопослушного верноподданного, недаром он молодой генерал, еще пара подобных запретов — будет генералиссимусом. В отличие, кстати, от Скорого, который вдвое его старше и в «эн» раз умнее. Генерал-полковник Тыно приказал генерал-майору Кулику, тот — полковнику Скорому, Скорый — тебе, ты — нам с Ваней и вот с Яшей. Все очень просто: у каждого свои резоны. Дальше цепочку продолжать? Пожалуйста: мы с Ваней и вот с Яшей, как ступеньки на субординационной лесенке самые низшие, ниже не бывает, приказывать нам некому, всех очень внимательно выслушаем, со всеми безоговорочно согласимся и, послав по известному адресу ляжем отдыхать, а проснувшись спозаранку, займемся не тем, что предписано вышерасположенными ступеньками, а тем, что соответствует нашему собственному представлению об исполнении долга (прости за высокопарность, самому противно), а ты, как ступенька из нас самая непонятливая и честная, будешь до скончания века размахивать руками, бунтовать и выкрикивать демагогические лозунги в поиске правды-матки, в то время как ворье будет отмечать свои победы в хороших ресторанах хорошими напитками.
— Скорый мне ничего не приказывал! — выкрикнул Мерин. Справиться с эмоциями ему не удавалось. — И я вам тоже ничего…
— Стоп, стоп, стоп, — опять «застопорил» Анатолий Борисович и теперь это уже прозвучало неким заклинанием, — верно, Скорый не приказывал. И ты не приказывал. Пока. По-ка! Но еще не вечер. Никуда Скорый твой не денется. И ты, мой маленький, тоже. Или обоих принудят написать рапорты по собственному желанию. Третьего не дано. Ты слышал что-нибудь про «оборотней в погонах»? Нет?
Мерин молчал, впившись в него ненавидящим взглядом. Трусс улыбнулся:
— Слышал, конечно. Так вот, мое мнение такое: обидное словосочетание это придумал некий безвестный оборотень в погонах по приказу вышестоящего оборотня в погонах. Других — необоротней — в природе не существует ни в армии, ни на гражданке, ни у нас, ни у них — нигде. Мы все оборотни, тут главное — успеть: кто кого первым обзовет оборотнем, тот и прав, тот и «необоротень». Для спасения себя средств не выбирают: все, что ведет к цели, пригодно. Ваня, — он обратился к подозрительно навострившему уши Каждому, — я понятно изъясняюсь? Нет? Для тебя поясняю: Модест Тыно хочет уберечь любимое чадо от лап поганых ментов, законным путем это не получается, и он вынужден «оборотиться» законопреступником. Молодой генерал Кулик хочет спасти свою большую звезду и должность — как не выполнить преступный приказ, не обернуться приказопослушником? Скорому многолетний служебный опыт не позволяет бороться с ветряными мельницами — этот «оборачивается» мудрым, всепонимающим «нивочтоневмешателем». Другу нашему Ярославу Яшину вообще все до балды, лишь бы не было беды, правда, Яша? Тут уж, как говорится, и говорить не о чем. Ну а мы с тобой, друг Каждый, из всех этих оборотней самые мелкие и гадкие: корысти ради на все готовы с разбегу — и на веру,
