бы, если бы мстить не было нехорошо. Вот вам!
— Бедняжка! И эта полоумная!
В это время вернулся Уильям, улыбаясь во весь рот. За ним шел полицейский. Последнему Писмарш стал что-то долго и серьезно объяснять вполголоса.
— Пожалуй, вы правы, — сказал наконец полицейский. — Во всяком случае, я их арестую за незаконное присвоение денег. Потребуется расследование, а там уж суд разберет. Больных-то, может быть, отпустят домой или на излечение отправят, а мальчишек не иначе как в колонию для малолетних преступников поместят. Ну-ка, вы, мелкота, марш за мной! Дорогой не шуметь, все равно из этого толку не будет. Вы, господин Писмарш, приглядите за девочками, а я мальчишек погоню.
От гнева и страха дети не могли вымолвить ни слова и молча шли под конвоем по улицам города. Слезы стыда и негодования застилали им глаза, а потому, наткнувшись на какую-то прохожую женщину, Роберт не обратил на нее никакого внимания. Но вдруг у него над ухом раздался хорошо знакомый голос:
— Батюшки! Это что такое? Вы, сударь, что здесь делаете?
А другой голос, не менее знакомый, сказал:
— Панти! Хочу мою Панти!
Дети наткнулись на Марту с Ягненком.
Марта держала себя изумительно. Она не поверила ни единому слову из рассказов полицейского и Писмарша, не поверила даже тогда, когда Роберта заставили показать золото.
— Ничего не вижу. Вы, кажется, оба спятили. Какое золото? Ребячьи руки, грязные, как у трубочиста вижу, а больше ничего, провалиться мне на этом месте!
Дети думали, что Марта хитрила, но по отношению к ним это было очень благородно. Только потом они вспомнили, что по обещанию Чудища прислуга не могла замечать ни одного из его чудес, а потому, конечно, Марта и не видела золота.
Стало темнеть, когда они пришли в участок. Вечер был уже близок. Полицейский все подробно доложил офицеру. Тот сидел в большой пустой комнате, в одном конце которой была дверь с решеткой, куда отправляли арестованных.
— Где же монеты? — спросил офицер.
— Выверните карманы, — приказал детям полицейский.
Сирил с отчаянием запустил руки в карманы и, постояв так минуту-другую, вдруг засмеялся — в карманах у него было пусто. Солнце закатилось, а вместе с ним исчезло и золото.
— Не шумите и выверните карманы, — приказал офицер.
Сирил поспешно вывернул все девять карманов, украшавших его куртку. То же самое проделали его брат и сестры. И нигде не оказалось ни единой золотой монетки.
— Что это значит? — спросил офицер.
— Ума не могу приложить, как они это сделали, — отвечал полицейский смущении. — Ловкие, бродяги! Все время шли впереди меня, а останавливаться я не позволял, чтобы не собиралась толпа и не задерживала уличное движение.
— Случай замечательный, — сказал офицер, хмуря брови.
— Ну, если вы кончили стращать ни в чем не повинных ребят, так я возьму извозчика и повезу их домой. А вы, господин полицейский, еще услышите об этом деле. Говорила я, что нет у них никакого золота, а вы дурака валяли и притворялись, что своими глазами видите золото в их пустых ручонках. Плохо дело, коли при службе состоишь, а своим глазам веры дать не можешь. А о том, другом, и разговаривать нечего: он гостиницу держит, «Голову Турка», так у него за стойкой-то водки сколько хочешь, и посылать за ней не надо.
— Возьмите вы этих ребят поскорее и убирайтесь куда-нибудь, ради Бога! — сердито сказал Марте офицер. А когда Марта с детьми ушла, он совсем уже грозно крикнул полицейскому и Писмаршу:
— Ну-с, что это все значит?
Марта в точности исполнила свое слово: она отвезла детей домой в хорошем большом экипаже, потому что ее коляска уже уехала. И хотя в полиции она мужественно защищала детей, оставшись с ними наедине она очень сердилась на то, что дети одни-одинешеньки шатаются в городе. При таких обстоятельствах ни у кого из детей не хватило храбрости сказать, что их ждет в городе старик с маленькой лошадкой и тележкой.
Так что, после одного дня обладания несметными сокровищами, дети пошли спать под сердитую воркотню няни, а все их приобретения за этот день состояли из двух пар бумажных перчаток, теперь уже совсем грязных, зеленого кошелька из поддельной крокодиловой кожи да двенадцати пирожных, которые уже давно были съедены.
Однако больше всего их беспокоила мысль о том, что золотой, данный старику за поездку в город, при солнечном закате исчез так же, как и все остальное золото. Поэтому на следующий же день они пошли в деревню под тем предлогом, что им хотелось извиниться перед стариком, что они не вернулись к нему в Рочестере, а на самом деле для того, чтобы разузнать о положении дела. Но старик встретил их очень ласково. Данный ему золотой не исчез — в нем была просверлена дырочка и он теперь висел у старика на часовой цепочке. О другом золотом, который был взят кондитером, дети совсем не беспокоились: исчез он или нет, им было все равно. Пожалуй, это было не вполне честно, но зато вполне естественно. Однако впоследствии воспоминание об двенадцати пенсах, что они задолжали за пирожное, не давало покоя Антее и в конце концов она потихоньку от остальных послала «в Рочестер, г. Джонсу, кондитеру» на двенадцать пенсов почтовых марок, приложив к ним записку, что эти деньги предназначены «в уплату за съеденное пирожное».
Я лично надеюсь, что этот золотой исчез, потому что, во-первых, кондитер был не совсем хорошим человеком, а, кроме того, во всякой порядочной кондитерской, если вы покупаете сразу на пять пенсов, вам дают за них не пять, а шесть пирожных.
Глава третья. ЖЕЛАННОЕ ДИТЯ
На другое утро после того дня, когда дети были обладателями несметных сокровищ и не смогли купить ничего полезного или интересного, кроме разных пустяков вроде пары бумажных перчаток да никуда не годного зеленого кошелька, они проснулись в довольно мрачном состоянии духа. От той радости, которую они чувствовали накануне утром, убедившись, что не во сне, а наяву нашли Чудище, у них теперь не осталось и следа.
И правда, у них было два желания — красота и богатство; и то, и другое они получили, а что же хорошего из этого вышло?
Однако необычайные приключения, если они даже и не совсем приятны, все-таки гораздо интереснее, чем обыденная жизнь.
Утром до завтрака им некогда было хорошенько поговорить об этом: все почему-то проспали. Во время завтрака были попытки поднять разговор о Чудище, да только разве можно обсуждать что-нибудь, когда вместе с вами завтракает маленький братишка, за которым приходится смотреть? А Ягненок в это утро как-то особенно расшалился: он не только перегибался всем телом через ручки своего высокого кресла, барахтался и болтал ногами, но еще как-то ухитрился схватить большую ложку и ударить ею по голове Сирила, после чего принялся плакать, так как ложку у него отобрали. Потом он засунул свой толстый кулачок в чашку с молоком и потребовал варенья, которое давали только к чаю, а еще потом пел, клал ноги на скатерть и заявлял, что хочет «гулять ножками» по столу.
Разговор детей шел в таком роде:
— Знаете, что Чудище… смотрите же, он молоко опрокинет!
Молоко отставляли на безопасное расстояние.
— Да, так вот это Чудище… Ягненочек, милый, отдай Пантере эту грязную ложку!
