деревню хватит… и на серпы, и на косы, и на лемехи… – он испуганно замолк, глядя на меня преданным собачьим взглядом.
– Так проходит мирская слава, – прокомментировал я с усмешкой, обращаясь к Эвьет. Интересно, во сколько раз полный латный доспех, особенно такого качества, дороже железа, из которого он выкован? Теоретически он стоит никак не меньше, чем полсотни коров. Впрочем, в деревне за него не выручишь настоящую цену, а за ее пределами подобному мужичку продавать графское облачение и впрямь слишком опасно: хорошо, если обвинят лишь в незаконном присвоении дворянского имущества – а впрочем, повесить запросто могут и за одно это. Да и окрестные оружейники в ближайшее время будут просто завалены аналогичными предложениями от жителей близлежащих сел, так что цены рухнут в разы.
– А ежели вашей милости что из этого надобно, – поспешно произнес крестьянин, несмотря на ранее сказанное мной, – так разве я осмелюсь…
– Нет, – перебил я. – Не надобно. Скажи мне лучше… звать-то тебя как?
– Ваша милость, не губите! – мужичонка рухнул на колени.
– Да никто тебя не губит! – рассердился я. – Я просто-напросто спросил твое имя! Что ты пресмыкаешься? Ты мыслящее существо, или ты червяк? У твоего осла достоинства и то больше, чем у тебя!
– У осла-то? – мужичонка опасливо заглянул под брюхо ослу. – Ну, вестимо, больше… на то он и осел…
– Ид-диот! – рявкнул я. – Я про достоинство говорю, а не про трубу для слива нечистот из организма! Осел-то, чай, ни перед кем кланяться не станет!
– Так ведь, ваша милость, не извольте гневаться! – торопливо залопотал мужичонка. – Он же осел, скотина глупая! Кланяйся! – крикнул он на осла, обеими руками тяня за повод его голову вниз. – Сейчас же кланяйся его милости, скотина!
Осел, возмущенный таким обращением, шагнул назад и заорал. Громкий рев обрушился на мою больную голову, словно удары молота по обоим ушам.
– Эвьет, – я со страдальческим видом обернулся к девочке, – выясни у этого кретина дорогу до постоялого двора или до города. Я не могу, я его сейчас убью.
Расслышав, несмотря на крик осла, последние слова, мужичонка, оставаясь на коленях, бухнулся лбом об землю и так и остался в такой позиции, воздев зад к небесам. У меня мелькнула мысль, что подобная поза раболепного поклонения, популярная и у молящихся, на самом деле должна считаться оскорблением: будь я богом и живи на небе, мне бы вряд ли понравилось, что мне в массовом порядке показывают задницы.
Я зажал уши, но это лишь частично приглушило рев. Я видел, как Эвелина расспрашивает крестьянина (который отвечал ей, не смея поднять голову) и одновременно поглаживает по шее осла, пытаясь его успокоить. Наконец длинноухий замолчал. Я отнял руки от ушей.
– Я поняла, что у тебя дети, – говорила Эвьет, тоже, похоже, уже начинавшая терять терпение, – на перекрестке куда сворачивать?
Ответного бормотания я не мог разобрать. Наконец Эвелина, похоже, разузнала все, что нужно, и вернулась ко мне.
– Примерно в десяти милях к востоку есть город. Называется Тюрьери. Имеет статус вольного, хотя сейчас, похоже, это мало что значит… Ну, будем надеяться, что там все спокойно.
– Сейчас обеим армиям не до причинения неприятностей городам.
– Доехать сможешь?
– Куда я денусь… Эй, ты! – крикнул я крестьянину, остававшемуся в прежней позе. – До вечера собираешься так стоять? Бери своего осла и иди, куда шел!
Тот поспешно поднялся, беззвучно шевеля губами – наверное, молился, чтобы осел не вздумал проявлять свой ослиный нрав и пошел бы без сопротивления. Мне тоже очень не хотелось выслушивать второе отделение концерта. К счастью, длинноухий оказался милостив к нам обоим и зашагал рядом со своим торопливо семенящим хозяином, важно побрякивая графскими доспехами.
– Дети у него, видите ли, – проворчала Эвелина, глядя ему вслед. – Раз пять мне повторил. И ведь такими же их вырастит, вот ведь что самое гадкое!
Вид лат Рануара на спине крестьянского осла навел меня на еще одно соображение. Если двенадцатилетняя девочка будет ехать на коне, облаченном в доспехи, всякому встречному станет ясно, что это не ее конь. Бросать их, конечно, тоже не следовало – заниматься поиском трофеев на поле боя я в своем нынешнем состоянии не собирался, но и выкидывать то, что у нас уже было и за что в городе можно выручить хорошую цену, тоже было бы глупостью. Так что мы сняли шлем и нагрудник с Быстрого и надели их на Верного. Это, кстати, было практически единственной добычей, которая досталась нам вместе с графским конем – в его сумке были лишь путы, фляга с водой, немного перевязочного материала и брусок для точки оружия. Все прочее походное имущество Рануара, очевидно, путешествовало на отдельной повозке, возможно, даже и не одной, и ныне находилось в руках грифонцев.
Мы, наконец, забрались в седла и тронулись в путь. Я уже, оказывается, так привык, что Эвьет сидит на коне позади меня, что в первые минуты у меня было ощущение некой нехватки и связанного с этим дискомфорта. Хотя на самом деле, конечно, разговаривать удобнее с едущим рядом, а не с сидящим за спиной. Впрочем, из-за своего скверного самочувствия я не был расположен к беседам и ехал, полуприкрыв глаза, чтобы не видеть яркого света. Через два часа неторопливой езды мы без всяких помех въехали в ворота Тюрьери. Первый же спрошенный на улице мальчишка указал нам дорогу к гостинице 'Золотой фазан' и радостно умчался с полученным за труды хеллером. Несмотря на драгоценный металл в названии, цена небольшой, но чистенькой комнаты оказалась вполне приемлемой, особенно с учетом проявившего сговорчивость хозяина, который не желал упускать клиентов в эти трудные для путешественников и владельцев гостиниц времена. Так что вскоре я смог, наконец, растянуться в постели – не скажу, чтобы блаженно, ибо головная боль и тошнота никуда не делись, но, по крайней мере, с облегчением.
На следующий день я почувствовал себя уже заметно лучше, хотя и не до конца – но в любом случае настроен был на сей раз отлежаться как следует и никуда не спешить. Эвьет это решение полностью поддерживала – во всяком случае, я не замечал никаких признаков досады по поводу того, что забота о моем здоровье препятствует реализации неких срочных планов. По правде говоря, я не расспрашивал ее о дальнейших планах, ибо догадывался, что случайное стечение обстоятельств, в результате коего наши действия спасли Карла от весьма вероятного окончательного разгрома, не заставило Эвелину отказаться от намерения отомстить. Скорее даже наоборот – она преисполнилась решимости исправить содеянное. Но я не хотел лишний раз подталкивать ее к этой теме.
На сей раз моя болезнь протекала не так, как когда я подцепил заразу. Сознание все время было ясным, и я твердо знал, что выздоравливаю – надо просто-напросто лежать и отдыхать. Само собой, главной бедой в таких случаях является скука; в первые дни я даже не мог позволить себе долгих разговоров, ибо от них усиливалась головная боль. Но вот, наконец, к четвертому дню неприятные симптомы сошли на нет, и хотя я знал, что вставать мне еще рано, но мы с Эвьет снова могли беседовать без помех. Она, впрочем, не просиживала со мной все время – я на этом и не настаивал – а периодически отлучалась в город, и не без пользы. Так, на четвертый день она привела ко мне оружейника, которому разрекламировала наши лошадиные доспехи, и я продал их ему пусть и не так дорого, как надеялся, но все же за довольно неплохую цену. Была у меня мысль сбыть ему и меч Гринарда, приобретя взамен какую-нибудь дешевую дрянь вроде той, что я носил прежде, но я все же оставил себе рыцарский клинок – не столько из эстетических соображений, сколько в качестве неприкосновенного резерва на будущее. Приносила Эвелина и новости. В городе говорили, что Ришард с оставшейся у него кавалерией возвращается в свои родовые земли на севере, и что сам он в бою не пострадал; грифонцев в окрестностях никто не видел – они, по всей видимости, тоже уходили к себе на запад, как я и предположил после сражения. Сам Карл, как мы знали, оставался в Греффенвале – во всяком случае, иные вести Тюрьери не достигали.
Когда я проснулся утром седьмого дня, Эвьет в комнате не было. Меня это ничуть не насторожило, тем более что Арби лежал на ее кровати, как и всегда, когда она уходила в город (расставалась она с ним без удовольствия, хотя и была вынуждена согласиться со мной, что девочка с боевым оружием на мирных улицах вольного города выглядит слишком уж странно – настолько, что может привлечь внимание городской стражи). К обеду Эвелина не вернулась; я мучался от скуки и досадовал, что не с кем поговорить,
