подробностей ее истории (как, впрочем, и историй других женщин-стрелков), знал только, что она из дворянской семьи.
– Вы сегодня отлично поработали, капитан, – благосклонно кивнул ей Ришард, едва ли не впервые в имперской истории обращаясь к женщине по офицерскому званию. – Издали невозможно было отличить, когда стреляют ваши подчиненные, а когда – их коллеги-мужчины.
– Да, милорд, – невозмутимо согласилась она, – и от лица всего моего батальона я хочу обратиться к вам с просьбой.
– Ну что ж, победа – лучшее время для просьб, – вновь раздвинул губы в улыбке герцог.
– Грифонцы, ваша светлость, – она кивнула на угрюмых пленных, ежившихся и переминавшихся босыми ногами на льду. – Позвольте сделать это нам.
– Вы хотите казнить их лично? – сразу понял Ришард.
– Да, – ответила она, на сей раз даже не добавив титул.
– Не насытились за сегодня их кровью? – иронически приподнял бровь Йорлинг.
– Мы убивали их издали. А теперь хотим сделать это, глядя им в глаза, – процедила с каменным лицом она и лишь несколько мгновений спустя, вспомнив все-таки о субординации, прибавила: – Милорд.
– Было бы неразумно тратить на это огнебойные боеприпасы, – заметил герцог.
– Мы справимся копьями, мечами и топорами, – с готовностью ответила капитан. – Когда плоть не защищена доспехами, пронзить ее легко, – ее глаза затуманились, словно она видела нечто, незримое для остальных. Нечто, случившееся месяцы или годы назад. – О, очень легко…
– Что ж, – согласился Ришард, – да будет так.
Грифонцы, конечно, понимали, что обречены, и не ждали от ближайших минут ничего хорошего. И все же у них глаза полезли на лоб, когда они увидели своих палачей. До этого момента они вообще не знали об участии женщин в сражении – дальнобойки были одеты так же, как и стрелки-мужчины, и коротко пострижены, а деталей на том расстоянии, с которого велась стрельба, было не разобрать. Послышались проклятия; более унизительного конца солдаты не могли себе представить. Некоторые – особенно те, что помоложе, хотя совсем юных среди них не было, те полегли в сентябре, чтобы спасти жизнь этим – прикрывали срам обеими руками, другие, напротив, выпячивали напоказ, выкрикивая непристойности; немало было и таких, которые сами бросились нагишом в ледяную воду, не желая принимать смерть 'от бабьей руки'. И это, возможно, было не самое глупое решение, ибо из тех, что остались стоять, лишь немногие обрели легкий конец от одного удара. Кто-то не умер сразу лишь из-за недостатка в женских руках силы и сноровки в обращении с непривычным оружием, но больше было тех, кому и не планировали дарить легкую смерть. Чаще всего первый удар копьем или мечом они получали в пах.
Пять минут спустя, впрочем, все было уже кончено. Некоторые еще стонали, царапая ногтями лед, но все окровавленные тела без разбору, копьями, словно баграми, спихнули в воду. За кромкой льда было уже сразу глубоко, и все же Ришард послал несколько всадников вниз по течению – удостовериться, что никому не удалось выжить и выплыть.
На другом берегу показался кавалерист, мчавшийся во весь опор. Он нетерпеливо задержался перед мостом, дожидаясь, пока несколько солдат, все еще отскребавших деревянный настил от человеческого мяса, дадут ему дорогу, а затем поскакал прямо к нам, ориентируясь, очевидно, на герцогский личный штандарт. Это был один из посланных в погоню огнебойцев.
– Ваша светлость, – он щегольски отсалютовал двумя пальцами в кожаной перчатке, другой рукой натягивая поводья взмыленного коня, – Карл…
– Взяли? – нетерпеливо перебил Ришард.
– Застрелен, ваша светлость, – покачал головой посыльный. – Мы пытались захватить его живым, но был слишком большой риск, что он уйдет…
– Ладно, – Йорлинг взмахом руки пресек его оправдания, – так тоже неплохо. – Ну что ж, господа, – обернулся он к свите, – поедем посмотрим на труп человека, виновного в двадцати годах несчастий нашего Отечества.
Ни малейшей собственной вины в таковых он, разумеется, не усматривал.
В сопровождении свиты и охраны герцог пересек мост и поскакал по дороге, отмеченной трупами тех, кто добрался до этого берега, но не ушел далеко. Я по-прежнему ехал немного позади Йорлинга, подразумевая, что я вроде как вхожу в свиту; официально этого никто не подтверждал, но и не опровергал. 'Карл мертв, – стучало у меня в голове. – Карл – мертв…' Карл мертв, но это еще не конец. Конец будет тогда, когда мы доберемся до Греффенваля и освободим узников. Если там все в порядке – хотя какое, к черту, 'в порядке' может быть в застенках! Но – если комендант или кто там сейчас заправляет не примет решение всех перебить напоследок. Да нет же, это бред, должен же он понимать, что война проиграна, и незачем лишний раз злить победителей – но люди и логика…
Погруженный в эти малоконструктивные мысли, я и не заметил, как мы подъехали к цели нашего недолгого путешествия. Поджидавшие нас всадники подавали коней в стороны, пропуская главнокомандующего. Наконец перед нами оказался последний круг из пяти кавалеристов; к седлу одного из них был привязан повод могучего белого коня, облаченного в сверкающие на солнце доспехи. Этот конь был крупнее и сильнее даже Верного, но, очевидно, несколько уступал в скорости и ему, и лошадям преследователей (особенно с тем грузом, который вынужден был нести). На черном седле красовался вензель из букв C и L. Карл всегда ездил только на белых жеребцах. И вот теперь в центре круга лежал лицом вниз человек в дорогих латах, которые не могли скрыть грузности его фигуры. В задней стенке высокого, увенчанного султаном черных перьев шлема зияла дыра.
Ришард легко спрыгнул на землю; я сделал это почти одновременно с ним. Как-никак, я был, очевидно, единственным медиком среди присутствующих (хотя они об этом и не знали), и кому, как не мне, следовало констатировать смерть – в особенности от созданного мною оружия. Прочие остались в седлах, должно быть, интуитивно чувствуя, что процесс осмотра трупа своего старого и самого заклятого врага – дело личное, почти интимное, и посторонним не следует вмешиваться, пока их не попросят.
Герцог присел на корточки и начал снимать с мертвеца шлем, внутри которого что-то плескалось. Когда Ришард стянул шлем полностью, оттуда, словно помои из ведра, полилась багрово-белесая комковатая жижа из частично загустевшей уже на холоде крови и мозгов. Я взялся за холодное латное плечо убитого, собираясь перевернуть его лицом вверх, но задержался, вопросительно глядя на Йорлинга. Тот, все еще державший в руках шлем, встретился со мной взглядом и кивнул в знак согласия. Я с усилием перевалил тяжелое тело на спину. От головы осталось не очень много. Входное отверстие в затылке было еще сравнительно небольшим, но на выходе осколки ядрышка вырвали всю верхнюю переднюю часть черепа, превратив лицо грифонского предводителя в окаймленный острыми обломками костей багровый кратер. Уцелели лишь полуоторванный кончик носа, рот и обросший черной с проседью бородой, уходившей под латный нагрудник, подбородок. Я машинально отметил, что окровавленные волосы, налипшие на верхнюю часть костяного кратера, какие-то слишком короткие, хотя Карл, насколько мне было известно, всю жизнь носил длинные. В этот момент Ришард встряхнул шлем, и оттуда в уже образовавшуюся на земле лужу с вязким хлюпаньем шлепнулась какая-то густая, кроваво-бесформенная волокнистая масса, в первый миг показавшаяся столь омерзительной, что даже у меня, с моим опытом анатомических исследований, комок подступил к горлу. Но это был всего лишь слипшийся от крови, склеившийся с кусками кожи и черепа длинноволосый парик.
– Это не он, – констатировал Ришард, поднимаясь и отшвыривая шлем. – Старый ублюдок опять нас обманул.
– А это кто, как вы думаете? – спросил я, также выпрямляясь.
– Кто-то из его генералов. Возможно, тот же, что командовал ими во время сентябрьского похода. Так или иначе, это уже неважно. Приняв на себя чужую личину, он сам отказался от честной могилы под собственным именем, подобающей аристократу. Снимите с него доспехи, – велел Ришард кавалеристам, – а тело бросьте здесь на растерзание волкам. Оттащите только с дороги, – герцог обвел глазами всадников, выхватил взглядом их командира: – Реннельд, скольким из них удалось уйти?
– Примерно двум сотням, – ответил тот, и по спокойствию его тона я понял, что это тоже не противоречило плану. Действительно, Ришард лишь коротко кивнул:
– Хорошо.
'Пусть несут весть о нашей непобедимости и повергают в панику Карла и оставшихся у него людей',
