детали лез! Про тебя все расспрашивал – родной ли ты дядя, да по папе или по маме, да с какого возраста я тебя знаю… я уже начала думать, что он донести хочет, награду за нас получить. Ну и плела, конечно, такое, чтоб в тебе ученого в жизни заподозрить было нельзя… что ты едва по складам читаешь и в том же духе… а потом он такое спрашивать начал! – Эвьет скривилась от отвращения и гнева. – Про нас с тобой… такие мерзости… я сперва и понять не могла, о чем он! Тогда он стал уточнять, в таких, знаешь, деталях – даже хуже, чем то, что солдаты делали с Женевьевой! Я поняла, что это тоже из этой области, но – гораздо хуже! Не делала ли я тебе… не просил ли ты меня… нет, я даже повторить это не могу! Меня чуть не вырвало, когда я в первый раз про такое услышала, и даже сейчас комок к горлу подступает! Я поверить не могла, что люди делают такое друг с другом! А ему, ты представь, нравилось! Глазки поросячьи так и блестели, когда он про это говорил! И все повторял, чтоб я призналась, что утаивать грех грешно… В конце концов я не выдержала и сказала ему, что он – больной ублюдок, раз ему в голову лезут такие мысли. Ну, тут и началась борьба с моей гордыней…
– Надеюсь, он к тебе не притрагивался? – обеспокоенно спросил я.
– Пусть бы только попробовал! Я бы ему глотку его жирную перегрызла! Но ему, по-моему, надо было только говорить про это. Ох, Дольф… я так рада, что ты наконец вернулся и вытащил меня оттуда…
Она снова обняла меня. Я погладил ее по волосам.
– Эвьет… больше тебя никто никогда не обидит.
Она печально посмотрела на меня и вздохнула:
– Ты сам-то в это веришь?
– Я не верю. Я – знаю. А теперь поехали уже, наконец, отсюда.
– Это мой конь? (Я кивнул.) Вот черт… как же мне сесть в седло в этой дурацкой юбке?
– Придется боком, вполоборота. Помочь?
– Сама справлюсь… – Эвьет вскарабкалась в седло, лицом в мою сторону, затем повернулась, взяла поводья. – Так? Ну, поехали!
Мы поскакали по дороге на юг.
– Куда мы теперь? – спросила Эвелина. – Ну, после 'Когтя'?
– Сначала сделаем некоторый крюк. Надо наведаться еще в один монастырь. Не волнуйся, тебе внутрь заходить не придется, да тебя и не пустят – он мужской. Монастырь святого Бенедикта. Я уже упоминал тебе о нем. Это тот самый, куда я так и не съездил перед гибелью учителя… Я собираюсь купить там книги. Надеюсь, там все тот же настоятель. А если даже и нет – вряд ли новый любит деньги меньше, чем предыдущий, там вся епархия такая во главе с епископом…
– А потом? Куда мы поедем с этими книгами?
– К морю, – я чуть помолчал и добавил: – Ты все еще хочешь отправиться на Изумрудные острова?
– Ты же говорил, что это невозможно.
– Теперь возможно.
Она немного подумала, глядя на меня, затем негромко и серьезно спросила:
– Навсегда?
– Навсегда. Прочь от всей этой мерзости.
– Но… как же мой замок?
– Забудь о нем. Теперь это просто груда камней. Тебя ждет мир более прекрасный, чем любое из графств этой протухшей Империи.
– И разве я не должна продолжить род Хогерт-Кайдерштайнов? Когда не остается сыновей, фамилия переходит по линии дочери…
– А тебе очень хочется? – усмехнулся я. – Выходить замуж и все, что за этим следует?
– По правда говоря, абсолютно не хочется, – поморщилась она.
– Тогда с какой стати придуманные кем-то задолго до твоего рождения условности, все эти имена и титулы, должны определять твою жизнь? Более того – ломать ее? Человек никому ничего не должен. Кроме тех обязательств, которые он добровольно и сознательно принял на себя сам. Когда тебе говорят 'делай', всегда надо спрашивать 'зачем?' Когда говорят 'ты должен' – 'где моя подпись под долговым обязательством?' Причем подпись, поставленная по принуждению, не считается.
– А ведь ты прав, Дольф, – согласилась Эвьет, чуть подумав. – Действительно, ведь это же так просто! Знаешь… я только сейчас почувствовала себя по-настоящему свободной! Словно сбросила тяжесть, которую тащила три с половиной года…
– Значит, мы плывем?
– Плывем!
И она – наверное, впервые за много месяцев – по-настоящему радостно и беззаботно улыбнулась.
Прости меня, учитель.
Ты был мудр, но ты ошибался. И твой конец, увы, лишь подтверждает твою ошибку. А ты сам учил меня, что истина важнее любого авторитета, любого уважения.
Важнее клятв.
Я пока еще не знаю, как я объясню Эвьет, куда я ездил и откуда взял деньги на морскую экспедицию. Как расскажу ей, что отдал самое страшное оружие на свете в руки сына ее главного врага. Впрочем, Йорлинг ей теперь не меньший враг, чем Лангедарг. И я думаю, что со временем она поймет мой поступок.
На самом деле я сделал то, что я сделал, по двум причинам.
Во-первых, мне действительно были нужны деньги.
Но вторая причина еще более важна.
В действительности я не отдал Лоису победу. Он получил секрет, но у него почти не осталось денег и слишком мало людей. Он не сможет быстро развернуть производство порошка. К тому же он знает только, как делать порошок, но не огнебои. И тут мастерам, которых он наймет, придется потрудиться, прежде чем они разработают надежный спусковой механизм и определят оптимальные соотношения диаметра, толщины и длины ствола. Впрочем, возможно, на помощь тут придет не талант мастеров-оружейников, а старые добрые подкуп и шантаж, и людям Лоиса удастся раздобыть огнебои у йорлингистов. Так или иначе, пусть позже, чем ему бы хотелось, но в итоге у Лангедарга будет и порошок, и оружие, которое его использует.
Однако и Ришард не теряет времени даром. Еще в Норенштайне я понимал, что за моими действиями тщательно следят. И видел среди рабочих людей, не слишком походивших на грубых мужиков, сызмальства привычных к физическому труду. Одного я в буквальном смысле поймал за руку, поблагодарив за хорошую работу (хотя на самом деле благодарить следовало его товарищей). Рука была загрубевшей, но не от кирки или молота. Мне ли, проведшему в химической лаборатории столько времени, не знать, как выглядят ожоги от кислот?
И сейчас ученые Йорлинга, несомненно, работают еще активнее. Я хорошо запутал процесс производства, но все, что сделано одним человеком, рано или поздно будет понято другим. Тем более что у них уже есть готовый порошок и, зная исходные ингредиенты, они все же смогут установить, какие из них реально используются. Ну а тонкости – вопрос времени и экспериментов. Так что, когда производство наладит Лоис, сможет вновь наладить таковое и Ришард.
Я просто снова выровнял весы. Но на сей раз бросил на обе чаши слишком тяжелый груз.
Потому что, кто бы ни победил, люди останутся людьми. Они все равно будут убивать. Ради власти. Во имя веры. Из-за денег. От похоти. Просто для развлечения. Будут насиловать. Будут пытать. Будут унижать. Будут вцепляться друг другу в глотки. Будут рвать друг у друга все, до чего дотянутся – от целых герцогств до дырявых сапог. Будут предавать, подличать, доносить. Будут лгать и лицемерить. Будут уродовать красивое, втаптывать в грязь чистое, опошлять высокое, тупо глумиться над умным и серьезным. Наконец, те, у кого не достанет сил на все это, будут пресмыкаться, будут униженно ползать в грязи и первыми набрасываться на всякого, кто посмеет поднять из грязи голову.
Ты неправ, учитель. Они больше не заслуживают шанса.
Так пусть получают то, что заслужили! Бесполезно сдувать пылинки с кучи дерьма. Бесполезно покрывать дерьмо лаком. Бесполезно опрыскивать его духами. Его можно только смыть, целиком и полностью. И пусть придет в руки этой расы прирожденных убийц оружие, от которого нет защиты. И пусть
