утверждения, противоречащие друг другу. Что есть очевидный абсурд. Это не говоря уже о том, что доказательство ложности во многих случаях вообще невозможно. Докажи, к примеру, что этот камень не обладает разумом! Не разговаривает, ничего не делает, никак не проявляет свою личность? А может, он просто не хочет?
– Хм… логично, – согласилась Эвьет. – Но что же из этого следует – что никому и ничему нельзя верить?
– Вера – вообще весьма скверная вещь… Она заполняет пустоты, образовавшиеся из-за отсутствия знания. Но это бы еще полбеды. Хуже, что когда знание, наконец, приходит на свое законное место, обосновавшаяся там вера не хочет его пускать.
– Хорошо, что инквизиторы тебя не слышат.
– А также никто другой, кто мог бы им донести.
– А мне ты, стало быть, веришь, – озорным тоном констатировала она. – Противоречие, Дольф?
– Я не верю, я знаю, – возразил я. – Ты не веришь в бога, как и я.
– С чего ты взял?
– Когда ты купалась, я обратил внимание, что ты не носишь крест. И я ни разу не видел, чтобы ты молилась. Ни перед сном, ни перед едой. Ты так и не поинтересовалась у меня числом и днем недели – то есть тебе неважно, постный сегодня день или скоромный, простой или церковный праздник. Ты три года не была на исповеди, но не выразила ни малейшего желания посетить священника, хотя это можно было сделать еще в Пье… Ну как, достаточно?
– А ты наблюдательный, – весело заметила Эвьет и добавила уже серьезно: – Вообще-то ты прав. Я не верю и не хочу верить в бога, который допускает… все это. В последний раз в своей жизни я молилась тогда, в день штурма. И сколько бы я ни прожила – тот раз останется последним.
– Попы сказали бы, что это очень наивно и по-детски – не верить в бога только потому, что он не помог тебе лично, – ответил я. – Но разве ты такая одна? Разве мало говорят на проповедях о силе молитвы невинного ребенка – и разве хоть одному ребенку это помогло? Если зло приходит в мир как кара за грехи, то отчего за грехи одних страдают другие – в то время как сами грешники процветают? Богословы исписали тысячи страниц, пытаясь найти хоть сколь-нибудь разумные ответы на эти вопросы – но, насколько мне известно, преуспели лишь в том, чтобы прятать отсутствие ответов за кудрявыми словесами. И кострами инквизиции, пылающими во славу бога любящего и всемилостивого… Кстати, возвращаясь к теме Ришарда. Даже если он и впрямь благороден, это отнюдь не означает, что все, кто воюют под его знаменами, ведут себя столь же достойно. С этим ты, надеюсь, не будешь спорить? А то могу привести некоторые примеры…
– Не буду, – вздохнула Эвьет. – Понятно, что ни один самый достойный правитель не в состоянии уследить за каждым своим подчиненным.
– Однако бог лишен этого оправдания, – закончил я свою мысль. – Он же всеведущ. И при этом его подчиненные даже не просто творят злодеяния по отношению к кому-то внешнему – они постоянно делают это по отношению друг к другу. Те же самые мужики, не будь войны, все равно нашли бы повод подраться, хотя бы даже самый пустячный – причем его пустячность ничуть не уменьшала бы жестокости драки…
– Меня можешь не убеждать, – невесело усмехнулась Эвелина. – Меня уже убедили.
Из села вело две дороги, не считая той, по которой мы приехали – одна продолжалась на восток, вторая ответвлялась от нее на север. Мы направились по этой последней.
На первый взгляд казалось, что эти места меньше пострадали от войны, чем те, что к югу от Аронны (которые, впрочем, и до войны были менее населены). Вероятно, здесь, ближе к центру графства, позиции йорлингистов были сильнее и их войска могли оперативнее реагировать на действия противника – а потому лангедаргские рейды были здесь редкостью. Но, хотя за полдня пути нам попалось лишь одно полностью сожженное селение, в остальных деревнях, мимо которых мы проезжали, хватало опустевших домов и заросших бурьяном огородов. В некоторых селах не больше трети дворов производили впечатление обитаемых. Почти не было заметно и скотины, во всяком случае, свободно разгуливающей. Я обратил внимание на маленькое, всего в полтора десятка голов, стадо коров, которое стерегли сразу три пастуха (один старик и двое мальчишек лет четырнадцати), вооруженные не только обычными пастушескими кнутами, но и луками.
– Они собираются отбиваться от солдат? – спросила Эвьет.
– Нет, – покачал головой я. – От солдат им все равно не отбиться, да и кому охота навлекать карательную экспедицию на свое село. Скорее всего – от жителей соседней деревни.
– Думаешь, та деревня на стороне Лангедарга?
– Думаю, что те такие же йорлингисты, как и эти. Но в первую очередь они на стороне собственного желудка.
Некоторое время спустя над нами пролетела стайка диких уток – я, признаться, не обратил на них внимание, но Эвелина была начеку и успела взвести арбалет и выстрелить прежде, чем они удалились на недоступное расстояние. Выстрел оказался успешным, так что об ужине мы могли не беспокоиться. С ночлегом, однако, дело оказалось сложнее. Успокоенный количеством поселений, мимо которых мы уже проехали, я рассчитывал, что ближе к закату мы наверняка отыщем какое-нибудь жилье – но, как назло, по бокам дороги снова потянулись леса, сперва имевшие вид небольших рощиц, но затем все более основательные, и к тому времени, как солнце скрылось за деревьями, конца им все еще не было видно.
Я уже настроился на ночевку под открытым небом (погода, к счастью, на сей раз не сулила никаких неприятностей), как вдруг впереди, где дорога изгибалась вправо, замерцал между деревьями огонек костра. В принципе, это мог оказаться кто угодно, но едва ли лихие лесные обитатели стали бы разводить огонь прямо у дороги; скорее всего, это тоже были какие-нибудь припозднившиеся путники. На всякий случай я все же протянул Эвелине арбалет. Путники тоже разные бывают.
Мы проехали поворот и увидели в вечернем сумраке полдюжины кибиток, стоявших на обочине передками в нашу сторону. Лес в этом месте отступил от дороги, образовав небольшую поляну; на ней ближе к повозкам горел костер, а подальше щипали траву стреноженные лошади. Значит, караван. Стоит ли ночевать вместе с ними – еще вопрос, но, по крайней мере, расспросить их о дальнейшей дороге имеет смысл.
Над огнем на крепких рогатинах висел довольно приличных размеров котел, в котором что-то булькало – не иначе, там готовился ужин для всех караванщиков. У костра спиной к нам сидели двое – рослый мужчина и ребенок. Они никак не отреагировали, когда мы подъехали, и я подумал, что караванщики чересчур беспечны. Остановиться на ночь посреди леса и не выставить часовых – такое и в довоенные годы едва ли было разумным… Впрочем, возможно, это не торговый караван, а просто беженцы, у которых нечего взять? Наличие в караване детей лишь подтверждало эту мысль. Хотя беженцы, путешествующие не на своих двоих, уже не настолько бедны, чтобы чувствовать себя в безопасности.
– Путь добрый, – приветствовал я сидящих, спешиваясь и в то же время делая знак Эвьет оставаться пока на коне.
– И вам, – глухо буркнул мужчина, по-прежнему не глядя в мою сторону.
– Откуда едете? – осведомился я, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более приветливо.
– Из Комплена, – последовал столь же глухой ответ. Вообще голос незнакомца был какой-то странный, словно он говорил, не закрывая губ.
– Как удачно! – искренне заметил я. – Мы как раз направляемся в Комплен. Далеко до него?
Он снова что-то пробурчал себе под нос – не то, что они были там вчера, не то – позавчера.
– Послушайте, любезный, – потерял терпение я, – я думаю, нам будет легче беседовать, если вы перестанете обращаться к костру и обернетесь в мою сторону.
Он медленно повернулся, и падавший сбоку пляшущий свет пламени озарил то, что было его лицом.
Я навидался всяких людей – и живых, и мертвых. Но тут я невольно отпрянул, еле удержавшись, чтобы не вскрикнуть. На меня смотрело чудовище.
Фактически у него было два лица, точнее, полтора. Между переносицами двух носов помещался третий глаз, неестественно выкаченный, но, кажется, зрячий. Ртов тоже было полтора – левый смыкался с правым, образуя сплошную широкую пасть; при этом слева зубы были более-менее нормальными, справа – редкими
