комнату. Было слышно, как под окном дробным отрывистым шагом прошел ночной патруль. Эвьет не торопила меня, должно быть, понимая, что мне тяжело продолжать.
– Разумеется, прочитав письмо, я немедленно помчался обратно в Видден, – произнес я наконец. – Деньги я, впрочем, получил, но думал в этот момент не о собственном кармане, а о том, что они могут понадобиться, например, для подкупа… Меняя лошадей и тратя не более четырех-пяти часов на сон, я домчался обратно за шесть суток. Но, какие бы чувства ни владели мной, разум был начеку, и я не стал сразу соваться в город, а предварительно навел справки… Это оказалось верным решением, иначе едва ли я говорил бы сейчас с тобой. Увы. Мой учитель был мудрым человеком, может быть, самым мудрым на земле. Однако и он оказался слишком наивен и слишком хорошего мнения о людях. Этот умник-инквизитор прекрасно понимал, с противником какого рода ему придется иметь дело и чем чреват честный диспут с таким оппонентом. В то же время, закон однозначно требовал, чтобы суд был гласным. Поэтому суда не было вовсе. Не было даже ареста. А просто на рассвете дом учителя окружила со всех сторон толпа городского быдла – говоря 'быдло', я имею в виду отнюдь не только трущобное отребье, но и вполне респектабельных лавочников и ремесленников. В общем, самые обычные горожане… Вломиться внутрь они не осмелились – слишком большой страх внушал им учитель, но это и не требовалось. С криками 'Смерть колдуну!' и 'В ад чернокнижника!' они подожгли дом с четырех сторон… Городская стража и пожарная команда, разумеется, прибыли к месту происшествия – аккурат к тому времени, когда от дома уже ничего не осталось, и злоумышленники разошлись. И, конечно же, в этой толпе не было ни единой рясы. Папский посланник, прежде чем покинуть город, даже поставил большую свечу в видденском соборе 'за упокой души заблудшего брата нашего, принявшего кончину без покаяния'. По городу сразу пополз слух, что эту свечу трижды зажигали, но она всякий раз снова гасла… При этом я, как пособник колдуна, был объявлен в розыск, и наш добрейший бургомистр, не поморщившись, подписал приказ о моем аресте, несмотря даже на то, что заезжий инквизитор уже отбыл из Виддена. Естественно, заявлять о своих правах на наследство я не стал – да и от наследства ничего не осталось, один пустырь с головешками. Бесценные книги, наши чертежи, макеты, уникальные приспособления для опытов… ничего, совсем ничего. Больше я никогда не был в тех краях.
– С тех пор ты и странствуешь? – спросила Эвьет, чуть помолчав.
– Да. Как какой-нибудь дух из легенды, не могущий обрести покоя… Сперва это было… ну, знаешь, как бывает, когда испытываешь сильную боль – сидеть или лежать, терпя ее, невыносимо, но если принимаешься расхаживать, становится полегче… А потом… превратилось в привычку, наверное. Да и просто нет места, где мне хотелось бы остановиться… Не знаю, стало ли мне лучше оттого, что я рассказал тебе все это. Но, во всяком случае, теперь ты знаешь.
– Мне так жаль, Дольф… Правда жаль. Я не из вежливости это говорю. Уж я-то знаю, что такое – терять.
– Я понимаю. И ты знаешь… может, для тебя это прозвучит дико, но я завидую тебе. Для тебя, по крайней мере, существует конкретный человек, который во всем виноват. И которому ты можешь отомстить. А я? Даже если бы не прямой запрет, который я не нарушу, ибо дал слово своему учителю – кому мстить мне? Каждому тупому уроду из той толпы? Священникам, которые их натравливали? Бургомистру? Папскому посланнику? Самому понтифику, наконец? На место любого из них, кого бы я ни убил – любого! – тут же встанет другой, точно такой же или еще хуже. Все то же самое сдувание пылинок с большой кучи дерьма…
Снова повисло молчание. Где-то далеко колокол пробил новую стражу.
– Я только не пойму, Дольф, – произнесла Эвелина извиняющимся тоном, – ты говоришь, от дома ничего не осталось?
– Да.
– Но, мне казалось, ты говорил, что он был каменный, а не деревянный?
– Ну, это был очень сильный пожар… Может, конечно, рассказчики что и преувеличивали. Я ведь в Видден не заезжал и своими глазами не видел. Но ничто ценное там точно не уцелело.
– А что стало с твоей долей в торговой компании Финца?
– Ее больше нет. И доли, и компании. Вскоре боевые действия возобновились с новой силой, и компания разорилась окончательно. Так что все мое – при мне. Но как ты там говорила? У отсутствия имущества свои преимущества. А теперь не знаю как ты, а я все-таки еще посплю.
– Хорошо, Дольф. Спокойной ночи.
Остаток ночи действительно прошел спокойно, но утром я был разбужен моей спутницей, нетерпеливо требовавшей, чтобы я скорее вставал и одевался.
– В чем дело? – я сел на постели, еще туго соображая со сна.
– Контрени только что вышел во двор! Я видела в окно. Мы еще успеем его догнать!
– Надею…ааах, – зевнул я, спуская ноги на пол, – ты не собираешься зарезать его прямо на улице среди бела дня?
– Для начала посмотрим, куда он пойдет, а там видно будет. Ну быстрее же, Дольф! – она бросила мне рубаху. – Он уже, небось, садится на коня!
Наскоро плеснув в лицо водой из кувшина и пригладив волосы, я натянул сапоги, набросил куртку и выбежал в коридор следом за Эвьет.
Мы перехватили Контрени на выезде из конюшни. Место для сведения счетов было, конечно, неподходящим: мимо как раз прошел слуга с охапкой сена, да и в конюшне кто-то возился со сбруей – слышно было, как побрякивает уздечка. Эвьет состроила выражение 'надо же, какая приятная встреча', а я поинтересовался светским тоном, куда направляется господин рыцарь. Контрени, отдохнувший и улыбающийся утреннему солнышку, охотно поведал, что он и его люди поступили в распоряжение коменданта Лемьежа, и он отправляется осмотреть назначенный ему участок городских укреплений.
– Ой, а можно мне с вами? – прощебетала Эвьет. – Я никогда не была на стенах такой большой крепости! В нашем замке укрепления не такие мощные.
– Хорошо, – улыбнулся Контрени, – наши враги еще далеко, и я покажу вам стены и башни – если, конечно, ваш дядя не возражает. Вы с нами, господин барон?
– Разумеется, – кивнул я, – подождите, пока я оседлаю коня.
И мы поехали по улицам Лемьежа – Контрени впереди, мы с Эвелиной сзади (улочки здесь порою были настолько узкими, что две лошади, идущие бок о бок, перекрыли бы их целиком). В городе царила обычная утренняя суета – спешили за покупками служанки и хозяйки с пустыми корзинками, шагали по своим делам мастеровые, на небольшой площади у одного из городских колодцев выстроилась целая очередь с пустыми ведрами, периодически навстречу нам проезжали всадники, но почти все они, даже носившие короткий меч на боку, были в штатском платье; в городе было совсем мало солдат – Лемьеж, особенно после всех потерь, понесенных грифонской армией за минувшие годы, больше полагался на неприступность своих укреплений, чем на численность гарнизона. Эвьет вынуждена была оставить в гостинице свой арбалет – на этих мирных улицах он смотрелся бы слишком странно даже за моим плечом. О разгроме грифонской армии и вытекающих из этого последствиях никто из простых горожан еще не знал. Впрочем, этот мир и покой тоже был по-своему обманчив. Я заметил, как оборванный мальчишка лет одиннадцати ловко срезал кошель у зазевавшейся кумушки, разглядывавшей товар на прилавке суконщика. Не могу сказать, что одобряю воровство, но, помня о собственном детстве, я не стал поднимать тревогу – ограбленная толстуха отнюдь не выглядела умирающей с голоду.
Наконец мы добрались до казарм – неуютного, похожего на тюрьму длинного здания, расположенного прямо под городской стеной. Здесь нам с Эвьет пришлось поскучать во дворе, пока Контрени общался со своими дружинниками, выясняя, как их устроили, и знакомился с новыми подчиненными из числа бойцов городского гарнизона, переданными в его распоряжение. Вообще, надо сказать, для нужд городской обороны такой командир, как Контрени, начинавший простым пехотинцем, был более ценным приобретением, нежели рыцарь из числа урожденных аристократов, сроду не смотревший на войну иначе как с высоты своего седла и оттого нередко не слишком-то эффективный в пешем бою на стенах и башнях. В юности, конечно, аристократы обычно учатся и такому бою, но одно дело – проведенные когда-то тренировки и совсем другое – каждодневный опыт реальных сражений.
Но вот Контрени вернулся – в сопровождении нескольких солдат, к явному неудовольствию Эвелины – и
