Толпа взорвалась радостными криками, свистом и улюлюканьем. Формально при удушении кровь тоже не проливается, но, раз слов о покаянии не прозвучало, значит, будут только костры. Хотя я сильно сомневался, что по крайней мере горбун не был готов покаяться в чем угодно. Но – в нелегкий для Родины и его светлости герцога час разве можно лишать народ желанного зрелища?!
Монах торопливо спустился с помоста, к которому уже направлялся с зажженным факелом палач в красном колпаке. Тем временем мы уже почти выбрались с площади. И вдруг я заметил в толпе того самого мальчишку, который накануне на моих глазах украл кошелек. Он кричал и бесновался вместе со всеми, явно стараясь, чтобы обреченные его услышали. Кажется, он кричал что-то про 'жареные сиськи'. Вообще, позорные балахоны хорошо горят и при этом неплотно прилегают к телу. Поэтому на несколько мгновений, когда горящие обрывки уже упали с плеч, а кожа еще не начала покрываться пузырями, лопаться и обугливаться, зрители получают возможность пялиться на нагие тела, пусть и сквозь языки пламени. И это одна из причин, по которой на сожжения собирается так много народу – больше, чем на простые обезглавливания и повешения.
Да, я в детстве тоже несколько раз ходил смотреть на казни. Но я никогда не улюлюкал и не глумился над приговоренными! Вероятно, сознавая, что сам я вор, и меня может ждать та же участь. Сожжение же я видел только один раз, и то убежал почти сразу, не вынеся этого зрелища. Дело было не только в муках казнимых – дело было в том, что я чувствовал свое родство с ними куда острее, чем с ворами и разбойниками. Ведь их жгли заживо всего лишь за то, что они не верили в бога, или верили в него 'неправильно'. Но я и сам не верил, может быть, даже еще более радикально, чем они! Я жил на улице, и некому было забить мне мозги религиозной лабудой – зато жирных попов и копошащихся в грязи у церковного крыльца нищих я навидался достаточно. И, кроме того, такая жизнь очень четко научила меня, что никакой высшей справедливости нет и быть не может, а надеяться можно только на себя.
Но этот мальчишка… Чертов маленький ублюдок! А я-то еще пожалел его, не стал выдавать! Валяться бы ему сейчас где-нибудь под забором, с телом, превращенным в сплошной синяк…
Впрочем, далеко не факт, что обворованная им тетка тоже не стоит где-то в этой же толпе.
Мы, наконец, вырвались в боковую улицу, но пламя уже трещало, и в спину нам ударили дикие, нечеловеческие вопли адской боли. Когда человек горит заживо, он уже не может сохранять достоинство, кем бы он ни был…
Эвьет прижалась к моей спине, словно пытаясь укрыться от этих криков.
– Быстрее, Дольф! Пожалуйста, быстрее!
Почти опрокидывая конской грудью припоздавших зевак, все еще спешивших нам навстречу, мы проскакали до конца улицы, свернули на следующую, затем еще в какой-то переулок… Мой взгляд упал на очередную вывеску. На фасаде узкого, всего в три окна, трехэтажного домика, зажатого между двумя соседними домами, красовалась горделивая надпись 'Гостиница Корона'. Сбоку с горизонтального шеста свисала сама корона – плоская, вырезанная из жести и выкрашенная желтой краской, что по мнению хозяина, очевидно, должно было символизировать золото.
Я остановил коня. Эвелина все еще прижималась ко мне. Я мягко взял ее за руку и понял, что девочка дрожит.
– Эвьет? – я погладил ее по руке. – Ну же, успокойся. Мне тоже было тяжело на это смотреть, но мы ведь ничего не могли сделать…
– Дольф… этот запах…
Я понял, о чем она. Перебросив ногу, я уселся на седло боком, чтобы удобней было разговаривать.
– Эвьет… они так не страдали. Когда начался пожар, они уже были мертвы.
– Не все, – тихо возразила девочка, пряча лицо в моей куртке. – Кого-то они не добили. Я слышала крик. Так и не знаю, кто это был. К нему было уже не пробиться из-за огня, а узнать по голосу… ты сам слышал, во что превращаются голоса… Скорее всего, конечно, кто-то из слуг. Но, может быть, и Филипп. Я не видела, как и где он умер.
Глупо было напоминать ей, что она недолюбливала Филиппа, не принимавшего ее всерьез. Да и что тут вообще можно было сказать? Что это – дело прошлое, что надо жить дальше? Что я сам пережил нечто подобное? Она все это знала. К тому же я, по крайней мере, не видел смерти учителя. Мне не приходилось вдыхать запах горящей плоти и хоронить потом то, что осталось… Я погладил волосы Эвьет, как в день нашего знакомства. Затем обнял за плечо. Девочка постепенно успокаивалась, ее больше не трясло. Наконец она оторвалась от моей куртки и посмотрела на меня сухими глазами.
– Я ценю твою помощь, Дольф, – сказала она серьезно.
– К вашим услугам, баронесса, – улыбнулся я.
– Хорошо, что мы встретились.
– Не знаю, – вздохнул я. – У себя в лесу ты была в большей безопасности, чем теперь.
– Если главное – это безопасность, то в могиле безопаснее всего. Там уже ничего случиться не может.
– Уела, – согласился я, спрыгивая с коня. – Ладно, в могилу торопиться не будем. Посмотрим лучше, что может нам предложить 'Корона'.
Гостиница 'Корона' в полной мере демонстрировала справедливость правила, что, чем пафоснее название, тем более убого содержание. В ней было всего восемь номеров, из коих два на третьем этаже, впрочем, оказались свободными. В маленькой комнате едва помещались две кровати, а по пыльному полу в разных направлениях отчетливо тянулись цепочки мышиных следов. Свечи и вода в номер поставлялись за отдельную плату. Своего стола в заведении не было – да и негде было разместить в таком домишке даже скромную трапезную; но, как заверил нас горбоносый хозяин с глазами навыкате и венчиком сивых волос вокруг лысой макушки, столоваться можно в харчевне в конце переулка, и при ней же есть конюшня; он, то есть хозяин 'Короны', договорился с хозяином харчевни о постоянных скидках для постояльцев гостиницы, надо только предъявить жетон. Этот жетон – медная бляха с выбитым изображением короны и цифрой, скрепленная проволочным кольцом с ключом от номера – был нам незамедлительно и гордо продемонстрирован. При этом номер стоил пятьдесят хеллеров в день – совершенно несуразная цена для такого клоповника! – и платить надо было за неделю вперед. Усмехаясь наглости хозяина, я начал было торговаться – обычно при столь завышенных претензиях удается быстро сбить цену раза в два минимум; однако на сей раз содержатель гостиницы был тверд, как крепостные стены Лемьежа. Он прекрасно понимал, что в городе, наполненном беженцами, найдутся желающие и на таких условиях. В самом деле, ворота закрыли совсем недавно, и последняя волна пришельцев еще не успела растечься по городу, так что новые соискатели – причем не крестьяне с телегами, которых попросту не пустили в этот район и которым нужен был обширный двор для повозок, а люди более состоятельные – вот-вот могли появиться. В конце концов я решил не искать добра даже от такого сомнительного добра и отсчитал золотую крону, серебряный полтинник и медной мелочи еще на полтораста хеллеров; формально, конечно, с меня причиталось еще пятьдесят, но кто сказал, что разница в курсах золота и меди должна всегда бить только по моему карману? Во всяком случае, здесь пучеглазый настаивать уже не решился.
Застолбив номер, мы поехали навестить указанную нам харчевню – до нее оказалось добрых двести ярдов. Как я и ожидал, цены там были выше средних, что не перекрывалось даже предоставляемой скидкой. Впрочем, подходящей конюшни ближе все равно не было, а вот продукты имело смысл поискать в окрестных лавках, чем мы и занялись. Лемьеж – не мелкий городишко типа Пье, где все друг друга знают, поэтому здесь уже не могло быть разных цен для своих и чужих. Я предпочел сделать закупки на много дней вперед, зная, что цены будут только расти – так что в 'Корону' мы вернулись, нагруженные копчеными окороками, гирляндами колбас, корзинками с капустой и репой и прочей снедью, выдерживающей долгое хранение. Всего этого, по моим прикидкам, нам должно было хватить недели на три, а если экономить, то и больше. В течение этого времени мы могли практически не выходить на улицу – а я отнюдь не исключал, что некие меры по нашему розыску, хотя и вряд ли очень тщательные, могут быть предприняты по настоянию старого знакомца Вильхельма Гринарда.
Привезя продукты, мы отвели Верного в конюшню при харчевне и вернулись в 'Корону' уже налегке. Эвьет прыснула, окинув взглядом нашу маленькую каморку, превращенную к продуктовый склад. Я подумал про себя, что если нам придется сидеть тут безвылазно день за днем и неделя за неделей, это будет совсем не так весело. Если бы было, что почитать! Но увы – в этом районе города раздобыть книгу было решительно негде, а соваться в центр, откуда мы с такой поспешностью бежали, я опасался.
