происхождения – в этом смысле зажиточный крестьянин еще мог бы смотреть свысока на сына нищенки – а потому, что я прекрасно представлял себе интеллектуальный и образовательный уровень подобной публики. Но Жером, похоже, был рад новому знакомству и замолкать не собирался:
– Нам вот с Магдой тоже господь детей не дал… А я теперь думаю, может, оно и к лучшему. А то, чай, уже сложили бы где-нибудь головы, детушки-то… Времена-то нонче совсем худые…
Меня всегда поражала патологическая склонность людей произносить очевидные банальности. Скажем, входя с дождя в мокрой насквозь одежде, или, наоборот, выйдя под ливень, непременно констатировать: 'Ну и льет!' Как будто для кого-то это новость. Или рассуждать о худых временах на двадцать первом году гражданской войны.
Жером продолжал и дальше вещать что-то там о тяжкой жизни в деревне, но я быстро перестал его слушать. Ровный неторопливый голос старика навевал на меня сон – особенно с учетом того обстоятельства, что в минувшую ночь я спал не слишком хорошо. Сидевшая напротив Магда, похоже, уже дремала – во всяком случае, глаза ее были прикрыты, и в разговор она не вмешивалась. Я уже совсем было начал клевать носом, как вдруг до моего сознания донеслась фраза '…в Комплен вот теперича едем…'
– В Комплен? – переспросил я, мигом стряхнув с себя дремоту. У меня мелькнула мысль, что эти двое в своей деревне могли до сих пор не знать, что случилось с Компленом.
– Ну да, – невозмутимо подтвердил Жером. – Говорю же, в деревне-то ноне совсем не жизнь. А в Комплене теперича все дома свободны, селись-не хочу! Всю жизнь мечтал в город перебраться. Это ж удача какая, грех такой шанс упускать! Говорят, там и наследников не осталось почти, мало кто из родичей компленцев в других местах жил…
– И много таких… переселенцев? – поинтересовался я.
– Будет много, как до всех дойдет, – уверенно заявил старик. – Только заправлять станут те, кто первыми обоснуются и места застолбят.
– В бургомистры метишь? – усмехнулся я, а перед глазами у меня встал образ компленского бургомистра (если это и в самом деле был он), повешенного вниз головой на городской виселице.
– Нет, зачем нам так высоко… Это пущай кто шибко грамотный. А нам бы торговлишку свою открыть…
– И чем торговать собираешься? – я, конечно, не мог поручиться за содержимое всех тюков, но не похоже было, что на телеге везут что-то, кроме самого простого домашнего скарба.
– А мясом, – ответил Жером. Слово 'мясо' применительно к Комплену опять вызвало у меня совершенно однозначные ассоциации, и я поморщился. Старик, сидевший ко мне спиной, этого не видел. – Вишь, бычки-то? Вот они первые на мясо и пойдут. Скажи, умнО придумано? – продолжал Жером, довольный своей сметливостью. – Мой товар меня же до места и везет, а как довезет – на прилавок ляжет. Без убытку, значит. А они-то, сердешные, и не догадываются, куда и зачем идут…
Последняя фраза была произнесена все тем же добродушным тоном, без злорадства, но и без жалости. 'Жизнь – забавная штука, верно?' – вспомнился мне Гюнтер.
– На двух быках большого капитала не сделаешь, – заметил я вслух. – Потом-то откуда товар брать будешь?
– Так известно, откуда – из деревни.
– Из твоей?
– Из всякой, откуда привезут.
– Но если в деревнях все так плохо – зачем им везти мясо в город?
– Затем, что в деревне его разве что в убыток продать можно. Только в городе нормальную цену дадут.
– А что, в твоей деревне много еще скота осталось?
– Да нет, мало совсем. Я ведь говорил уже…
– Ну и? – попытался я воззвать к его логике.
– Что 'и'? Это ж хорошо! Когда торгуешь тем, чего мало, цену какую хошь можно ставить. Только деревенские так не догадаются, им бы хоть что-то выручить… – сам он, очевидно, уже считал себя городским, и проблемы бывших земляков его не волновали.
– А если скотины совсем не останется?
– То есть как это не останется? Всегда была, а теперь вдруг не останется?
– Так ведь война же.
– А что война? Война – она двадцать лет война…
Я мог бы продолжать этот спор и дальше, в частности, объясняя, как именно и в какую сторону менялась ситуация за эти двадцать лет – но решил не длить бесполезное занятие. В конце концов, даже в том маловероятном случае, если бы мне удалось его убедить – он, чего доброго, раздумал бы ехать в Комплен, и нам пришлось бы топать дальше пешком. Поэтому я просто пожелал ему успехов в бизнесе, стараясь, чтобы мой голос не звучал иронически. Он с достоинством поблагодарил, явно довольный победой в дискуссии.
Справа из тумана надвинулась темная стена; затем проступили очертания отдельных деревьев, росших ближе к обочине. Дорога и в самом деле огибала лес. Жером, наконец, замолк; хоть мы и ехали в объезд, а не через сам лес, места были опасные, и прислушиваться здесь было куда полезнее, чем шуметь. Теперь туман был нам только на руку – разбойники предпочитают хорошо разглядеть противника, прежде чем нападать – однако, как назло, именно теперь он начал истаивать, и вскоре воздух совсем прояснился. Небо, впрочем, оставалось уныло-пасмурным, но на смену утреннему холоду постепенно приходила теплая тяжелая духота.
Некоторое время спустя мы миновали очередных повешенных; семь мертвецов висели в ряд вдоль дороги на соседних деревьях, росших на окраине леса. Казнью, похоже, руководил эстет: ветви на каждом дереве, естественно, росли по-разному, но длины веревок были подобраны так, чтобы все трупы оказались на одной высоте. Все они были мужского пола; самому младшему было лет четырнадцать, старшему, с длинной белой бородой – не меньше шестидесяти. Трое были захвачены ранеными – на их грязных рубахах, коими палачи побрезговали, темнели бурые пятна засохшей крови; один из них висел к тому же с окровавленной культей вместо правой руки. Думаю, победителям пришлось поторопиться, чтобы повесить его прежде, чем он истечет кровью. Птицы уже выклевали мертвецам глаза, лица посинели и распухли, но все же казнь состоялась не слишком давно – меньше недели назад. Меня это зрелище порадовало: населенных пунктов поблизости не было, и почти наверняка казненные были изловленными в этом же лесу грабителями. А то, что их так и не сняли, скорее всего, означало, что выживших сообщников у них не осталось. Вероятно, Жером подумал то же самое, потому что, когда мы миновали перекресток с дорогой, выходившей из чащи и уводившей прочь от леса, на северо-восток, у него не возникло желания туда свернуть.
Еще около трех часов мы ехали в молчании, всматриваясь в сплошную стену леса; однако более нам не попадалось ничего примечательного. Было по-прежнему тихо и безветренно; лишь изредка где-то в чаще перекликались птицы. И все же – возможно, из-за особенностей освещения в этот хмурый день и висевшей в воздухе духоты – лес казался каким-то особенно темным и угрюмым, и я не мог отделаться от ощущения исходящей от него угрозы.
– Долго еще этот лес тянется? – спросил я у Жерома, явно уже ездившего этой дорогой.
– Теперича уже недалече, – ответил тот, – скоро уж должны быть Черные Грязи, а там и лесу конец, дальше полем поедем.
И в этот момент Эвьет предупреждающе толкнула меня ногой и принялась быстро взводить лежавший у нее на коленях арбалет.
– Что? – спросил я практически одними губами, тщетно пытаясь разглядеть опасность среди густой листвы.
– Это была не птица, – ответила девочка так же тихо.
Я попытался припомнить птичий крик, прозвучавший за несколько мгновений до этого; ни мне, ни, очевидно, крестьянам он подозрительным не показался. Но у меня не было сомнений, что Эвелине с ее трехлетним опытом выживания в лесу стоит доверять. Черт, как это некстати… и, главное, что мне делать со свидетелями в лице Жерома и Магды? Но, может быть, этот клич был отбоем, а не призывом к атаке? В конце концов, с одинокой крестьянской телеги много не возьмешь…
