голову не приходит связать рай с вечным познанием, с неиссякаемым творчеством, да хотя бы просто с путешествиями по разным мирам, в конце концов!
– Веришь ли, Дольф, я тоже об этом думала! Что рай, как его описывают – слишком скучное место. Мне, правда, не было скучно в моем лесу. Но то лес, а то – сад. Деревья рядами и под ними толпы народу прогуливаются. А вокруг забор с воротами.
– И ангелы на башнях в качестве надсмотрщиков, – кивнул я. – Этого, правда, в классических описаниях нет, но – напрашивается. Впрочем, там еще одно развлечение есть – смотреть через забор, как грешников в аду мучают. Вот чтО можно сказать о существах, которые ТАК представляют себе место вечного блаженства праведных? По-моему, 'больные выродки' будет самым мягким из определений.
– Кое-кто вполне заслуживает мучений, – мрачно возразила Эвьет.
– Не спорю. Но ты ведь не хотела бы всю вечность любоваться на это?
– Нет, конечно. Месть хороша только тогда, когда она имеет конец. Когда можно сказать себе 'ну вот, я отомстил, теперь могу заняться другими делами'. Это – как освобождение. А иначе… ты не задумывался, Дольф, что надсмотрщик – такой же узник, как и заключенный? Он проводит всю свою жизнь в той же самой тюрьме. Условия у него получше, но…
– …но это количественная, а не качественная разница, – подхватил я. – Именно так. Беда не в отдельных угнетателях и узурпаторах. Беда в том, что людям в принципе не нужна свобода. Они попросту не знают, что с ней делать. Мало им земных тиранов – они придумывают себе еще и небесного. И вечную тюрьму за гробом в качестве самой сокровенной мечты и цели.
Мы, наконец, выбрались из царства мокрой травы на дорогу. Идти стало поприятнее, тем более что над твердым утоптанным грунтом туман висел не так густо. Развеиваться совсем он, однако, не спешил; солнцу, поднявшемуся за рыхлой пеленой облаков, не хватало сил просушить воздух. Мы шагали уже, наверное, не меньше двух часов, но по-прежнему могли видеть лишь на десяток ярдов впереди себя, а по сторонам и того меньше. Из тумана показалась развилка; дорога раздваивалась почти что под прямым углом. Мы остановились, пытаясь понять, какой из путей нам лучше избрать. Нарисованная в Пье карта, все еще хранившаяся у меня, была бесполезна, ибо показывала лишь дорогу в Нуаррот через Комплен, а мы находились к северо-западу от этих мест. Положение осложнялось тем, что, не видя солнца, я не мог определить стороны света; мне казалось, что до сих пор мы шли в юго-восточном направлении, и дорога особо не петляла, но я понимал, что такое впечатление, особенно после долгого пути в тумане, может быть обманчивым, и на самом деле мы могли уже двигаться, к примеру, строго на восток, а то и забирать к северу.
– Надо идти по левой, – уверенно заявила Эвьет. – Если она и дальше идет так, то мы пройдем к северу от Комплена прямо на Нуаррот, не делая крюк к югу.
– Откуда ты знаешь?
– Знаю. Привыкла в лесу дорогу находить, даже когда солнца нет.
Мне доводилось слышать о людях с хорошо развитым чувством направления. У меня оно, правда, не очень, несмотря на все мои скитания. Может быть, потому, что в последние годы мне редко доводилось стремиться к какой-то конкретной цели.
– Ну, может, ты и права, – произнес я, однако, без уверенности, – но и эта дорога еще сто раз повернуть может…
– И эта может, и та, – нетерпеливо согласилась Эвелина. – Ну и что с того? От того, что мы будем стоять на месте и гадать, они прямее не станут.
– Они-то не станут, но должен же этот туман когда-то развеяться. Может, лучше подождать, пока мы не сможем оценить путь хотя бы на несколько миль вперед. А заодно понять, из-за чего тут вообще дороги расходятся. Что там, впереди – лес, болото, или, может, просто чистое поле…
– Идти – лучшим или худшим путем, но приближаться к цели, а стоять – попусту терять время, – упрямо тряхнула волосами Эвьет.
– Твоя целеустремленность делает тебе честь, – улыбнулся я. – С другой стороны, осмотрительность тоже не помешает…
– Куда путь держишь, мил человек?
Я вздрогнул и резко обернулся. Туман проделывает странные штуки со звуком – должно быть, поэтому мы не слышали уже почти нагнавшую нас подводу, запряженную двумя черными быками. Впрочем, дорога была ровной, а колеса телеги, очевидно, хорошо смазанными и вращались без малейшего скрипа. Подводой правил немолодой, лет под пятьдесят, но еще крепкий, плотного сложения мужик с круглым лицом, носом, похожим на бесформенную нашлепку, и скошенным подбородком, добавлявшим шарообразности его голове. Он был безбород, что не очень часто встречается среди крестьян, особенно пожилых; обширная розовая плешь на макушке контрастировала с загорелым лицом – как видно, обычно он носил головной убор, но сейчас был без него. Крестьянин явно был из зажиточных, насколько это возможно по нынешним временам; я обратил внимание на его добротные, смазанные салом сапоги. Позади него, примостившись на каких-то тюках, сидела крестьянка примерно того же возраста, в цветастой косынке и темно-красной вязаной кофте – должно быть, его жена, а может, и сестра, ибо круглым лицом и плотной фигурой она весьма походила на возницу.
Мне не слишком понравилось его фамильярное обращение – но, как видно, после недели ночевок в лесу, да еще шагающий пешком с навьюченными на плечо сумками, я не очень походил на дворянина, несмотря даже на свой рыцарский меч. Однако возница смотрел на меня, приветливо улыбаясь; добродушные морщинки лучиками разбегались от уголков его глаз. Я подумал с внутренней усмешкой, что чересчур быстро привык к непринадлежащему мне статусу 'господина барона'. К тому же на эту тему существует поучительная байка о том, как наемник из числа младших сыновей спрашивает своего товарища по оружию, простолюдина: 'У тебя еще осталась вода во фляге?' 'Конечно, братан!' – отвечает тот. 'Как ты обращаешься к дворянину, холоп?!' 'Виноват, мой господин! Ни капли не осталось, мой господин!'
– На восток-юго-восток, – ответил я, предпочтя, тем не менее, не вдаваться в подробности с незнакомцами.
– Куда-куда? – не понял крестьянин.
– В основном на восход и немного к полудню, – пояснил я, вспомнив, как это называют в народе.
– А, это по левой дороге лучше, – в подтверждение своих слов возница махнул вперед длинной палкой, которой погонял быков. – Вторая потом совсем на полдень забирает. Далеко идти-то еще?
– Далеко.
– А где ж ваши кони?
Это уже звучало, как прямая издевка, но я, снова взглянув в его бесхитростно-добродушное лицо, предпочел пожать плечами и спокойно ответить:
– Превратности войны.
– Да, да, – покивал крестьянин, – такие уж времена нонче. У меня вон тоже коня свели… Ну, коли далеко, садитесь, подвезем. Нам тоже в ту сторону.
Быки – не лошади, скорость у них не больше, чем у пешехода, а если тот торопится, то и меньше – но, конечно, ехать приятнее, чем целый день топать на своих двоих. Мы поблагодарили и забрались на телегу. Возница прикрикнул на своих быков, и подвода возобновила путь, сворачивая на левую дорогу.
– И вам ноги не бить, и нам, коли что, спокойнее, – рассудительно продолжал крестьянин. – Ты-то вон, я гляжу, при оружии, а на дорогах ноне мало ль кого можно встренуть…
При оружии был не только я, но и Эвьет – после Лемьежа я уже не пытался забрать у нее арбалет, да и неудобно мне было бы его нести, учитывая переброшенные через плечо сумки (теперь я, наконец, смог поставить их на пол телеги). Но, как видно, возница считал, что она исполняет при мне роль оруженосца; ему не приходило в голову, что девочка может сама владеть настоящим боевым оружием.
– Меня Жеромом кличут, – представился возница. – А это Магда, супружница моя.
– Дольф, – ответил я. – А это Эвелина.
– Дочка?
– Племянница.
– А свои есть?
– Нету, – ответил я, надеясь, что его словоохотливость скоро иссякнет. Мировоззренческие диспуты с деревенщиной никак не входили в мои планы. Не потому, разумеется, что эти люди были низкого
