реальности в такой ситуации у меня бы не было ни малейших шансов. Собственно, их даже во сне не было. Извиняет меня только то, что во сне эмоции часто намного сильнее, чем наяву, а разум и логика, наоборот, подавлены… Да, легко, конечно, списать все на сон. Но что бы я делал при таком раскладе на самом деле? Стоял бы и смотрел, как ее мучают и жгут? Повернулся и бежал бы к своему замку, затыкая уши, чтобы не слышать ее криков? Даже на миг не хочется задумываться об этом! Но мой учитель говорил, что нет худшей трусости, чем лгать самому себе. А главное – я и в самом деле не знаю, что ответить…
Ресницы Эвьет дрогнули сильнее, и девочка открыла глаза.
– Привет, Дольф, – улыбнулась она мне. – Давно не спишь?
– Не очень. Как ты себя чувствуешь?
– От-лично! – ответила она, сладко потягиваясь, а затем деловито нащупала в траве свой арбалет.
– Я имею в виду – после нашего 'купания'.
– Ну я же говорила – я закаленная, – она уселась, на ощупь вытряхивая травинки из волос. – Что ты на меня так смотришь?
– Как – так?
– Ну… так смотрел мой отец, когда заходил пожелать мне спокойной ночи. Или доброго утра.
– Извини, если тебе это неприятно, – смутился я.
– Да нет, почему же, – снова улыбнулась она. – Вот если бы ты смотрел, как Филипп, мне бы это точно не понравилось. 'Отстань, малявка, не видишь, я делом занят!' – прогнусавила Эвелина, явно пародируя покойного брата.
– Такого не будет, обещаю, – со смехом ответил я.
– Однако, проспали мы изрядно, – заметила Эвьет, прищурившись на солнце. – Так что у нас сейчас – вечер или утро?
Я понял, что она спрашивает не о физическом времени суток.
– Что пожелаешь, – ответил я. – Мы можем идти ночью, едва ли это будет опаснее, чем днем. Но можем и подождать здесь до самого утра – особой спешки нет.
– Еще сон в меня просто не влезет, – возразила Эвьет с серьезным видом, – а сидеть тут в темноте скучно. Да и, честно говоря, хочется оказаться подальше от Лемьежа, и чем скорее, тем лучше. Так что идем.
Наша одежда и обувь полностью просохли, и ничто не мешало нам отправиться в путь. Я собрал сумки, и мы зашагали по лесу на восток, жуя на ходу еще остававшуюся колбасу.
Вскоре выяснилось, что, хотя для Эвьет проведенные в колодце часы действительно обошлись без последствий, мне повезло меньше. У меня запершило в горле, так что в ближайшие несколько дней мне предстояло готовить и пить горячие отвары и повременить с чтением очередных лекций на медицинские и прочие темы. Впрочем, существовала и другая причина идти молча – разговор, даже негромкий, могут услышать чужие уши, и в то же время он мешает самим говорящим прислушиваться к происходящему вокруг. Естественно, мы по-прежнему старались как можно меньше показываться на открытом пространстве, пробираясь рощами и перелесками – хотя и не слишком удалялись от дороги, дабы не залезть в непроходимые дебри каких-нибудь болот и буреломов. Йорлингисты, конечно же, потрудились в этом краю на славу – все деревни вдоль тракта (и, подозреваю, не только они) превратились в пепелища, и среди углей и почерневших бревен валялись обгорелые трупы людей (среди них довольно много детей, которым было труднее убежать, чем взрослым) и животных (чаще собак и ослов, но встречались даже коровы – как видно, победители совсем зажрались или просто слишком спешили); поля также были сожжены или вытоптаны. Единственным целым сооружением, которое нам попалось за все время, был одинокий сарай для сена, стоявший на отшибе за деревьями, в стороне от села, и оттого, видимо, не замеченный торопившимися карателями. Там, на душистом сене, мы провели вторую ночь (мы все же вернулись к нормальному суточному распорядку). Но отнюдь не все сельские жители погибли в огне пожаров или от мечей и стрел. Уцелевшие погорельцы прятались по лесам, и встреча с ними сулила нам не меньше опасностей, чем с солдатами любой из сторон. Следопытские навыки Эвьет оказались очень кстати в деле предотвращения таких встреч (тем более что мой заложенный нос не мог даже унюхать дыма костра). Несколько раз мы видели из-за деревьев кавалерийские разъезды; расстояние всякий раз было достаточно приличным, так что не знаю, были ли то все еще хозяйничавшие в округе йорлингисты, или же какие-то ошметки лангедаргских сил, возможно, перешедшие к партизанской тактике. Самый неприятный момент я пережил, когда мы едва не напоролись на такой разъезд посреди совершенно безлесой местности. К счастью, мы заметили их прежде, чем они нас. Мы рухнули в высокую траву и пролежали так, почти не шевелясь, наверное, не меньше часа, пока окончательно не удостоверились, что опасность миновала. На следующий день, также в чистом поле, мы увидели коня под седлом, чей хозяин, очевидно, уже кормил ворон где-нибудь в окрестностях. Однако первоначальная радость оказалась преждевременной: конь упорно не желал подпускать к себе чужих. Мы с Эвьет убили, наверное, часа четыре, пытаясь подобраться к нему с разных сторон, но всякий раз, когда дистанция сокращалась до десятка ярдов, он пускался в галоп, быстро, впрочем, останавливаясь, дабы продолжить щипать траву, как ни в чем не бывало. Словно глумился над нами! Я уже готов был просить Эвьет пристрелить чертову скотину, но, взглянув на девочку, которая, хоть и была раздосадована, сохраняла спокойствие, устыдился своей бессмысленной злобы. Наконец жеребец, которого тоже утомила наша назойливость, ускакал намного дальше, чем в предыдущие разы, и мы уже больше не стали его преследовать.
Колбасу мы доели вечером второго дня, а от имевшихся у меня денег в разоренном краю не было, разумеется, никакой пользы; любые, кого мы могли тут встретить, были заинтересованы разве что в грабеже, а не в честной торговле. Так что питаться приходилось мелкой дичью, которую удавалось подстрелить Эвьет, а также лесными ягодами и грибами. Иногда удавалось что-нибудь откопать на огородах в сожженных деревнях, хотя мы предпочитали там не задерживаться.
Наконец, вечером пятого дня от падения Лемьежа, мы выбрались к пограничной реке, за которой лежало графство Рануар. Я довольно быстро отыскал брод, по которому чуть больше недели назад мы перебрались в противоположном направлении; шагать в воде было куда менее приятно, чем ехать верхом, особенно учитывая мою только-только залеченную простуду и тот факт, что день, не в пример предыдущим, выдался облачный и прохладный. Но, по крайней мере, благодарение засушливому лету, река была неширокой.
Разумеется, пересечение этой сугубо условной границы не давало никаких гарантий безопасности; и грифонские разъезды, и ищущие поживы и мести погорельцы могли рыскать по эту сторону реки ничуть не хуже, чем по ту. Все же я надеялся, что дальше вглубь графства шансов нарваться на неприятности будет меньше. Мы шагали в юго-восточном направлении, пока не стемнело; уже в сумерках я заприметил далеко впереди справа белый дом на холме и решил вместо очередного ночлега в траве попытать счастья там.
Пока мы добирались до холма и поднимались вверх по склону, тьма стала полной, так что я даже потерял дом из виду и затеял по этому поводу с Эвьет философский диспут на тему 'откуда мы знаем, что нечто находится там, где мы его не видим'. Подъем в гору после целого дня пути пешком – удовольствие более чем сомнительное, и разговор помогает отвлечься от собственных физических ощущений. Эвелина вынуждена была согласиться, что то, что мы считаем знанием, часто лишь предположение, основанное на прошлом опыте, но не дающее никаких гарантий относительно текущего положения дел.
– Более того, – заметил я, – строго говоря, мы в принципе не можем узнать, что происходит прямо сейчас.
– Как это?
– Скорость, с которой к нам поступает информация, конечна. Вспомни, мы слышим гром далеко не сразу в момент удара молнии. И запах цветка, внесенного в комнату, ощущается тоже не мгновенно. По всей видимости, так же дело обстоит и со светом: он распространяется намного быстрее, чем звук и запах, но предел скорости существует и для него. А это значит, что мы видим лишь прошлое и никогда – настоящее.
– Никогда об этом не задумывалась, – удивленно призналась Эвьет. – И думаем мы ведь тоже не мгновенно? Хотя и говорят, что мысль быстрее всего на свете… Значит, физически мы живем в настоящем, а фактически – в прошлом?
– Так и есть. Люди претендуют на способность предсказывать будущее, а на самом деле не знают даже
