Лиза жила в Нормандии, в охотничьем имении.
Лесли Грэй увез ее туда на следующее утро.
Дом стоял в большом парке. Весна была дождливая и ветреная.
Лиза вставала рано, надевала голубое платье, купленное готовым в Руане, расчесывала отросшие волосы, ведь здесь, в деревне, Стричься было негде, и шла в столовую завтракать. За столом уже сидел Лесли в охотничьей куртке.
Он вставал, целовал ее в щеку.
— Хорошо ли вы спали, Бетси?
— Спасибо, хорошо. А вы?
Она наливала ему чай. Он ел жареную рыбу, яичницу, кашу, апельсиновое варенье.
— Кушайте, кушайте, — уговаривал он ее. — Вам надо пополнеть. Нельзя быть такой худой.
Она смотрела на него. Ей было немного противно. От вида рыбьей головы на пестрой тарелке и запаха поджаренного сала ее слегка мутило.
— Вы идете на охоту со мной сегодня?
— Нет, нет, — поспешно отказывалась она.
Он смеялся.
— Ну конечно, я так и знал. Когда же, наконец, вы согласитесь? Увидите, как весело стрелять зайцев. А вчера я встретил дикую козу. Вот бы принести ее к обеду.
Он вставал, снимал ружье со стены. Собаки с лаем и визгом бросались к нему из прихожей.
Лиза гладила их, кормила сахаром. Потом, накинув пальто на плечи, шла провожать Лесли. Дойдя до ворот, она поворачивала обратно.
— До свидания, Лесли. Желаю вам приятно охотиться.
— До свидания, Бетси. Не скучайте без меня.
До Лизы еще доносился его веселый свист и лай собак. Потом все стихало.
«Не скучайте». Она и не скучала. Она не чувствовала скуки. Она медленно возвращалась по широкой аллее. По обе стороны стояли прямые, высокие липы. На тонких черных ветвях прорезывались узкие, блестящие листья. Лизе казалось, что они нарисованы лаком на светло-сером небе. Облака проплывали, как дым. Дым, как облако, поднимался над домом. Белые хвостатые голуби сидели на крыше. Все кругом казалось ненастоящим. Как будто это был не настоящий парк и не настоящий дом, а театральные декорации. И даже бледное солнце в облачном небе напоминало больше театральную луну, чем солнце. Все было такое легкое, свежее, прозрачное, молчаливое. Слишком легкое, слишком прозрачное. И по-театральному нежное, по-театральному трогательное, лишенное тяжести и жизненной грубости.
Лиза подняла руку, погладила зеленые листья. Издали, как вздох, долетел выстрел. От пруда в пустое небо поднимался тонкий туман.
Нет, Лизе не было скучно. Она ни о чем не жалела, ничего не желала, ни о чем не помнила. Ей казалось, что душа ее летит в пустое небо, как этот дым, над деревьями, над домом. И оттого так легко дышать.
По пруду плыли гуси, лягушка тихо квакала. Среди сосен расстилалась круглая зеленая лужайка. Трава была еще новая, свежая. Никто еще не ходил по ней. И кому здесь ходить, кроме Лизы?
«Сюда на рассвете должно быть слетают ангелы», — подумала Лиза, смутно вспоминая свой сон.
Нет, ангелы не слетают на землю. Зачем бы они стали слетать на землю? У них на небе свои ангельские дела.
Лиза свернула на дорожку. К ней из дома бежал щенок.
— Тоби, Тоби, — подозвала она его.
Щенок был маленький, рыжий, длинношерстный. Она взяла его на руки.
— Как ты забрался так далеко? Устал?
Щенок лизнул ее ладонь и затих. Она поцеловала его, прижала к груди.
— Ты мой маленький, ты мой миленький, — тихо запела она, укачивая щенка. — Ты мой маленький, ты мой миленький.
Она села на скамью. Слезы текли по ее щекам. Она не вытирала их. Она плакала, сама не зная, о чем. Ей не было ни грустно, ни скучно. Только в груди было пусто, будто душа ее покинула ее и белым дымом, белым облаком летела по пустому небу.
Но грустно ей не было. Ни грустно, ни страшно. Ведь она забыла всю свою прежнюю жизнь. Она никогда ни о чем не вспоминала. Ни о Париже, ни о брате, ни об Андрее. Она никогда не думала о «том», ни разу не додумала «того» до конца, не поняла, что там случилось.
Может быть, ничего и не было.
Ничего не осталось от ее прежней жизни. Она другая, она новая. Ее даже зовут теперь не Лизой, а Бетси. О чем этой новой Бетси плакать?
Но слезы текли и текли, холодные и соленые, и нельзя было их Удержать. Лиза крепче прижала щенка к груди. Ведь только этого Щенка она и любила на свете. Она прижалась щекой к его мягкой Шерсти.
О чем он думает? Что бы он сказал, если бы мог говорить?
— Я люблю жареное мясо, но мне не дают.
Нет, он сказал бы ей:
— Мне с тобою очень приятно.
Лиза улыбнулась и вытерла глаза. А что он видит? То же, что и мы? Или все кажется ему иным? Она встала.
Дома она прошла в свою комнату и взяла книгу. «У Мэри серые глаза, — прочла она, — но у Джона голубые глаза».
И повторила несколько раз. Потом перевернула страницу.
Каждый день она выучивала заданный урок, вечером Лесли спрашивал ее. И между собой они всегда говорили по-английски. Лиза еще с трудом объяснялась по-английски, но для разговора с Лесли этого было достаточно.
Дождь стучал в окно. Камин чадил. «Что делает извозчик с носовым платком? Он потеет и вытирает себе лоб», — прочла Лиза и закрыла глаза.
Вот она, ее жизнь. И никогда другой уже не будет. Через полгода, когда ей исполнится пятнадцать с половиной лет, Лесли женится на ней и увезет ее в Англию. Но ничего не изменится. Только здесь в доме пять комнат, а там будет двадцать, и не сторожиха будет прислуживать к столу, а слуга в чулках и белых перчатках. И еще там гораздо больше собак и много лошадей. Но все останется по— старому. Так же будет идти дождь, и Лесли будет так же охотиться. И так же надо будет каждое утро вставать, и каждый день надо будет прожить до конца, и каждую ночь проспать до утра. Сколько еще этих дней и ночей?
Она больше уже не девочка, она взрослая. Как ни грустно было ее детство, но быть взрослой еще тяжелее. Она теперь взрослая. И уже безразлично, сколько ей лет: пятнадцать, двадцать или сорок. Раз все будет так и даже нет никакой надежды. Но она не жалуется. Ей не на что жаловаться. Пусть все так и будет.
«Что делает извозчик с носовым платком? Он потеет и вытирает себе лоб».
В окне за тонкой сетью дождя блестел пруд, чернели ветви деревьев, и весеннее небо широко раскрывалось над ними.
Лесли Грэй, возвращаясь с охоты, входил прямо кЛизе. Его охотничьи сапоги оставляли грязные следы на полу.
— Бэтси, смотрите какой большой, — и он, держа мертвого зайца за ноги, тряс им перед Лизиным
