В нашей семье не только папа любил петь навеселе. Мама и сестры не отставали. Джин приносила домой пластинки Чака Берри и Элвиса Пресли, все учили тексты, а в субботу вечером организовывали небольшие семейные концерты. Сестры даже выучили напамять несколько номеров «Эверли Бразерс». [5]. Собственно, на одном из таких междусобойчиков, я впервые выступил в качестве вокалиста. Я спел хит «Living Doll» Клиффа Ричарда, который услышал по радио. Мне и не снилась карьера певца, просто такой поворот событий не принимался в расчет. Я был уверен, что если нужно заработать бабки, то должен как все в Астоне идти на завод. Или грабануть банк.
Причем второй вариант не исключался.
У меня была врожденная смекалка к правонарушениям и я даже нашел себе сообщника. Парня звали Патрик Мерфи и жили мы на одной улице. Семейства Мерфи и Осборнов дружили, хотя дети первых, нормальных католиков, учились в другой школе. Началось все с того, что мы ходили с Патом воровать яблоки. Заметьте, вовсе не для того, чтобы их продавать. Мы их хавали без разбору, потому что были голодными, а когда попадалось гнилое — на несколько дней понос был обеспечен. Было поблизости укромное местечко, где Тринити Роуд сходилась с другой улицей, благодаря чему достаточно было наклониться за ограждение, расправить рубаху и наполнить ее яблоками с деревьев, растущих на другой стороне. Однажды, когда я влез на ограду и маячил там, как беременный яблоками контрабандист, хозяин заметил это и натравил на меня двух волкодавов. Они напали сзади, я свалился в сад и грохнулся головой о землю. В мгновение ока под глазом вспух большой черный фингал. Когда такой красивый я вернулся домой, папаня разозлился не на шутку. А в больнице врачи вставили мне своих пистонов.
Несмотря ни на что, я и дальше корешил с Патом.
На смену яблокам пришла зачистка» парковочных автоматов. Потом начались мелкие кражи в магазине. У моих предков было шестеро детей и мы не жировали. Человек совершает самые отвратительные поступки, лишь бы набить брюхо. Лично для меня это вовсе не повод для гордости, я не принадлежу к тому типу людей, которые говорят: «Сейчас я в шоколаде, бабла хватает, чего ворошить прошлое.»
У каждого своя школа жизни.
Потом мы придумали такую тему: в день матча, у стадиона «Астон Виллы», мы собирали по полшиллинга за охрану машины. В те времена тачку на ключ никто не запирал и у нас был повод подурачиться внутри. Попробовали зарабатывать на жизнь мойкой авто. Задумка была гениальной, но однажды нам взбрело в голову надраить одному лоху машину щеткой по металлу. Не успела тачила высохнуть, как с нее слезла половина краски. Чувак охуел.
Наперекор влечениям, я вовсе не был гаденышем. Мне просто хотелось попасть в одну из местных шаек. Помню наши забавы. Сходилась улица на улицу, мы забрасывали друг друга камнями, а из крышек мусорных баков делали щиты, ну прям как древние греки против римлян. Было прикольно до тех пор, пока кто-то не заехал противнику камнем в табло и поверженного, с лицом, залитым кровью, забрала скорая. Играли в войнушку. Делали бомбы собственного производства. Покупали кучу петард за один пенс, вытряхивали из них порох, сгибали один конец медной трубки, в середине делали отверстие, засыпали внутрь порох, заворачивали другой конец трубки, вставляли фитиль от петарды в подготовленное отверстие. Оставалось только поджечь спичку и валить, причем очень быстро.
Ба-бах!
Ха-ха-ха.
Не все, что мы делали было запрещено, но и вовсе не безопасно.
Однажды с Патом мы вырыли землянку в твердой глиняной насыпи, затащили внутрь каркас от старой кровати и какие-то доски, а в потолке вместо трубы была обыкновенная дыра. Рядом стояли ржавые бочки, с которых мы прыгали на старую металлочерепицу, клевый трамплин, скажу я вам. Прыг — и приземляешься на крыше нашего блиндажа. Так продолжалось несколько недель, пока я не влетел внутрь через долбаную дыру и чуть не свернул себе шею.
Какое-то время Пат думал, что мне конец.
Но самое большое развлечение ждало нас на развалинах домов. Часами мы бродили по руинам, складывая фигуры из булыжника, разбивая что-нибудь, разжигая костры. И постоянно искали клад. Воображение работало на полных оборотах. У нас был огромный выбор разрушенных викторианских домов, тогда только начинали отстраивать Астон. Эти старые дома были величественны: можно было подурачиться на трех, четырех этажах. Мы покупали пару сигарет и покуривали в развороченных взрывами прихожих. «Вудбайн», «Парк Драйв» — наши любимые сигареты. Сидит себе человек среди этой грязи и пыли, дымит папироской, вдыхая тяжелый желтый смог Бирмингема.
Эх, было времечко.
Я ненавидел школу, как же я ее ненавидел!
До сих пор помню свой первый день в школе Prince Albert Juniors в Астоне. Я был пойман за шиворот и силой туда доставлен, вереща и брыкаясь по дороге.
Единственное, чего я с нетерпением ждал в школе, был звонок в 16.00. Я не умел нормально читать, соответственно, не получал хороших оценок. Знания в моей башке не задерживались, а я не мог понять, почему вместо мозга у меня бесполезный холодец. Когда я листал книжку, мне казалось, что она написана по-китайски. Чувствовал себя тупицей, полным неудачником. Только когда мне было за тридцать, я узнал что у меня дислексия, синдром дефицита внимания и гиперактивности[6]. В то время об этом дерьме никто не слышал. В классе было человек сорок и если кто-то чего-то не понимал, учитель скорее не пробовал ему помочь. Нам разрешали бездельничать, чем я и пользовался. И когда кто- нибудь пытался подъебнуть меня за тупость, например, заставлял читать вслух, то я пробовал рассмешить одноклассников. Придумывал такие глупости, чтобы другие смеялись.
Наверное, единственным преимуществом моей болезни было то, что дислектики очень креативны. Так по-крайней мере мне сказали. Мы думаем не так как все. Но не уметь читать как все нормальные люди — это стыд и позор. Я всегда жалел, что не получил добротного образования. Книжки — это клёво, в натуре! Находить время для чтения книг, бля, — это феноменальное дело. У каждого должна быть такая возможность. За всю свою жизнь мне удалось дочитать книгу до последней страницы только пару раз. Раз в пятилетку у меня в голове что-то разблокируется и я стараюсь читать как можно больше. А когда снова включится блокада, могу только пялиться в книгу как баран на новые ворота.
Сколько себя помню, в школе все называли меня Оззи. Понятия не имею, кто это первым придумал, а также когда и зачем. Наверное, это было уменьшительным от фамилии. И абсолютно соответствовало моей клоунской сущности. С тех пор как эта кликуха приклеилась ко мне, только моя семья продолжала называть меня Джон. Сегодня я вообще не реагирую на свое настоящее имя. Если кто-то говорит: «Эй, Джон! Иди сюда!» — я даже не оборачиваюсь.
По окончании начальной школы я перешел в среднюю школу на Бирчфилд Роуд в Перри Барр. А там уже носили униформу. Это было необязательно, но практически у всех она была, включая моего младшего брата, который прикидывался пай-мальчиком. Ежедневно приходил в школу в пиджачке, старых фланелевых брючках и рубашке с галстуком. А я красовался в заляпаных калошах, рваных джинсах и старых, пропахших потом, свитерах. Мистер Олдэм, директор школы, постоянно устраивал мне показательные выволочки, всякий раз я попадался ему на глаза:
— Джон Осборн! Приведи себя в порядок! Ты позоришь школу! — Орал он на весь коридор. — Почему ты не берешь пример с брата?
И лишь однажды мистер Олдэм отозвался обо мне по-хорошему. Я стуканул ему, что, мол, один из старшеклассников попытался отравить рыбок в аквариуме и плеснул в воду средство для мытья посуды. Меня даже похвалили на линейке:
— Благодаря Джону Осборну нам удалось задержать негодяя, совершившего этот гнусный поступок.
Но мистер Олдэм и не знал, что это я пытался отравить рыбок, заливая «Фэйри» в аквариум. Только очканул на полпути. Зная, что пену в аквариуме и так повесят на меня (я был виновником всего плохого, что случалось в школе), я решил, что ничего не случится, если переведу стрелки на кого-нибудь другого. И план сработал.
