долгу перед Православной церковью за те безрассудные заигрывания с подлецами, которые едва не погубили Россию…
– Да не о том сейчас речь! – поморщился Игорь Иванович.
– Для вас не о том, а для меня о том! – Женщина закурила соломинку сигареты.
– Речь сейчас о конкретном человеке, а не о принципах…
– Все, Игорь Иванович! – подняв руку, остановил препирательства Степунов. – Каждый решает сам! Здесь никто никого не убеждает! Кто еще… имеет особое мнение?
Ученые переглянулись.
– Я с вашего разрешения послушаю, Владимир Павлович, – сказала Наталья Васильевна. – Может понадобиться какая-нибудь чисто человеческая, практическая помощь. И религиозные убеждения здесь не при чем, – она укоризненно посмотрела на Игоря Ивановича. Тот «кхыкнул», скрывая улыбку.
– Что ж, Валерий – хороший парень. Почему же не помочь. Мы уж, Вадим, свое отбоялись, – проворчал Борис Андреевич, поглядывая на коллегу. – В нашей деревне пять братьев было. Одного зацепишь – еще четверо сбегутся. Наваляют за брата. Потом спрашивают, что случилось? – он добродушно заколыхался от смеха.
– Владимир Павлович, – ни на кого не глядя, заговорил Олег Анатольевич, застегивая рыжий портфель, – я не читал рукопись. Толку от меня мало. О часах мы с вами говорили. Мне еще в издательство. Если не возражаете, я пойду.
Он поднялся. От виска по его щеке скатилась капля пота.
– Да, конечно, Олег Анатольевич.
Парень нерешительно потоптался у двери.
– Поймите меня правильно, Владим Палыч, – проговорил он, и взглянул на коллег. – Я точнее перефразирую вопрос Натальи Васильевны. Если бы вы не знали автора этой вещи лично, если бы это был рядовой кандидат наук из любого другого вуза Москвы, вы бы обсуждали его опус? И вы, – обернулся он к Андрею, – показали бы работу кому-либо еще, зная, что не сможете эксплуатировать хорошее отношение к вашему брату?
– Олег Анатольевич, вы можете идти, – проговорил Степунов.
– Во всяком случае, – тот посмотрел на заведующего, – можете рассчитывать, что я ни словом… Хотя, если открытое письмо…
– Это само собой, мы рассчитываем на вашу порядочность! – сказал Степунов и, когда двери закрылись, обратился: – А как вы, Аллочка? Все-таки второй курс…
– А что я? Мое дело записывать! – ответила девушка.
Ученые закашляли и зашевелились.
– Вот так, Андрей, озадачили вы нас! – пошутил Степунов. – Ладно, теперь по порядку. Вадим Евгеньевич, вам слово. Алла записывайте. Профессор Веньковский. Потом окультурим, что мы тут напридумали.
Вадим Евгеньевич заерзал на диване и поправил ворот черной водолазки.
– Я вообще против каких-либо спонтанных мероприятий, – размеренно заговорил он, – и только из уважения к тебе, Володя, и к Валерию, согласился участвовать в обсуждении, – ученый посмотрел на Андрея. – Постараюсь быть краток. Тем более предмета разговора, как такового, нет. Библейская тема требует глубоких знаний и деликатности. О детстве Иисуса существует целая библиотека литературы. Это, конечно, не нужно отражать в протоколе, но эта работа написана со свойственной Валерию небрежностью и стилистической и к фактам. Замысел произведения понятен: окружающей сумятице, валу бессмысленных для обычного человека знаний противопоставлена простая и страшная библейская история. Путь духовного развития гениального ребенка. Но апокриф опирается лишь на православные источники. Особенно в диалогах на религиозную тему. Они почерпнуты из православной библии. Это не полностью отражает…
– А я, как раз, считаю это главным достоинством повести! – возразил Игорь Иванович. – Главный герой, прообраз библейского Иисуса, как Ганоцри у Булгакова. Но аналогии неизбежны, и читатели обратятся к православным первоисточникам. Потом, историю булгаковского человека Ганоцри рассказывал «нечистый», а историю Йехошуа – смертный…
– Игорь Иванович, я потом дам вам слово! – вмешался Смирнов.
– Это не полностью отражает проблему. Затем, исторические неточности, – продолжил Вадим Евгеньевич. – Например, встреча римских сановников в несуществующем дворце. Прямой субординации между наместником в Сирии и прокуратором Иудеи не существовало. Так же, как не подтверждена никакими документами сомнительная дружба каждого из них с императором.
Кроме того, в диалоге конюха и старика-предателя Валерий лишь вскользь упоминает о культе Митры, или Сераписа. Но в пограничных провинциях, где стояли римские легионы, главными приверженцами митраизма были как раз солдаты. Митра считался богом, приносящим победу. И привлекал простых людей тем, что провозглашал равенство среди посвященных в него. Сулил блаженную жизнь после смерти. Более того, император Константин, собравший Никейский собор, был митраистом, как большинство его предшественников. Митра считался воплощением Солнца, богочеловеком. Все это повлияло на теологический менталитет христианства. И во втором-четвертом веках митраизм был одним из главных соперников христианства. Если Валерий претендует на объективность, нельзя касаться таких вещей между прочим.
Затем, так сказать, антураж, флора и фауна. Иной раз складывается впечатление, что действие разворачивается не в выжженной зноем полупустынной Палестине, а где-нибудь во владимирских лесах. Я, конечно, понимаю, что это не научный труд, и все это художественные условности. И все же, за недостатком художественности, следует быть более точным в деталях и пользоваться большим набором исторических документов. Я уж не говорю о стилистических огрехах, – профессор полистал блокнотик с выписками.
– Вадим, не будем сейчас выискивать блох. Это дело редакторов. Нам нужно установить художественную ценность повести. Твое мнение в целом?
– Это не шедевр. Но в целом, я не вижу, за что наказывать человека!
– Вам трудно угодить, Вадим Евгеньевич, – сказал Игорь Иванович.
– Отчего же! В повести есть симпатичные места. Хотя бы, интуитивная критика мальчиком «врожденных идей Платона» в эпизоде с глиняным горшком. Если не знать, что Локк и Юм подарят миру свои теории о том, что впечатления рождают идеи…
– Да нет, художественная ценность у этой работы несомненна, – заговорил немного в нос Сергей Романович, глядя перед собой и кончиком пальца катая крошку на столе. – Можно я скажу, Владимир Павлович. Спасибо! Но ценность, очевидно, – в контексте целого. По сути, здесь прослеживаются психологические истоки основных идей Христианства. Библиотека литературы о Иисусе, в основном описывает созерцательную жизнь Христа. Здесь же в душе ребенка завязывается множество узелков, которые он, как известно, развязывает в зрелом возрасте. Его отношение к кровавым жертвоприношениям – в теме заклания ягненка. Религиозная терпимость и отношение к язычеству – в сценах с детьми из греческой деревни. Отношение к бессмысленности вооруженного насилия – о крахе восстания зелотов. Взаимозависимость античной философии и религии в споре вельможи и нищего иудея. Символика судьбы в сцене распятия, подсмотренного детьми. Если вчитываться – там много всего. Но главное – это психологическая достоверность. Ведь основные впечатления мы приобретаем в детстве. Подтверждение тому опыт всей мировой литературы.
Ландшафт, флора и фауна, Вадим Евгеньевич, вы отчасти правы, напоминает среднюю полосу России. Но скрупулезный подход к деталям в данном случае делает честь автору. Дело в том, что последние исследования подтверждают библейские предания о разнообразии флоры и фауны Палестины, и о серьезных изменениях климата, произошедших в этой области за две тысячи лет. Горная Палестина почти сплошь была покрыта лесами. У побережья, бывало, чувствовался иссушающий ветер хамсин из аравийской пустыни. Но в целом сезонный перепад температур Палестины очень напоминал перепад температур у нас. В одной из книг «Иудейских древностей» Флавий упоминает о том, как Ирода Великого с войском застала пурга. К тому же обычная для тех мест профессия Иосифа и Иисуса, плотник, косвенное подтверждение того, что у них для работы было в изобилии материала, то есть дерева.
