Что касается митраизма, то, на мой взгляд, художественная задача автора состоит не в том, чтобы вычленить составляющие христианства, а в том, чтобы показать сосуществующие рядом культы, как составные разных культур. В противном случае его труд превратился бы в историю религий. Подготовленный читатель и так знает, что за митраизмом стоит культ Сераписа, как эллинский синтез многочисленный греческих и египетских богов: Осириса, Диониса, Зевса, Агатодемона, Асклепия, Геракла и других. И, рассказывая об ортодоксальной Иудее, вряд ли имеет смысл акцентировать внимание на языческом культе. Неподготовленному читателю это не интересно.
Впрочем, не будем мельчить тему, как любит говорить, Вадим Евгеньевич!
– Да уж, пожалуйста! – отозвался тот.
– Для протокола. Эта рукопись – частное мнение. Она не задевает чувств ни евреев, ни православных. Ее можно рассматривать как социнианские ереси, давно осужденные…
– Осужденные, – иронично поставил ударение на первом слоге Борис Андреевич, – как почему-то говорят по телевизору представители пенитенциарной системы!
– …всеми основными направлениями христианства. – Сергей Романович улыбнулся шутке в усы. – Логика написанного ведет к эбионитству или его разновидностям. Тут сколько угодно можно искать аналогий в истории. С онтологической точки зрения, автор совершил ошибку всех, кто пытался разумом объяснить «свою» веру. Он очеловечил Христа. Но, повторюсь, психологически это достоверно: Иисус, посланный на землю Отцом искупить грехи людей, мог понять внутреннюю суть их греховности, лишь сам пройдя путем их противоречий. Не знаю, к чему автора приведут его исследования, но, на мой взгляд, с художественной точки зрения эта вещь многообещающая.
– Все? Понятно! Алла, вы успеваете записывать? Кто еще?
– Разрешите я, Владим Палыч! – поднял руку Игорь Иванович. – Как правило, заблуждаются те, кто все хотят пощупать. Знаменитый «арзамасский ужас», который пережил Толстой 1 сентября 1869 года в гостинице, привел его не в церковь, а к рациональной вере и «Запискам сумасшедшего». Ибо, проще бывает с карандашом в руке охотиться за собственной личностью, чем разбираться в главном. Возможно, и для Валеры толчком к изысканиям послужили личные мотивы. Валера попытался совместить охоту за самим собой, – флора, фауна, переживания ребенка и так далее можно рассматривать, как реминисценции из его детства, – и ответить на главный для любого человека вопрос…
– О как! – благодушно засмеялся Веньковский. – Валерию и не снились такие аналогии.
– Владим Палыч, я же для дела! – развел руками Игорь Иванович.
– Все правильно! Записывайте Алла. Поругать охотники найдутся! – улыбнулся Степунов.
– Валера попытался ответить: что значит для него вера? Не только как составляющая культуры народа, среди которого он живет, но и как личный выбор. И то, что автор опирается на православные источники, на мой взгляд, главное достоинство повести. Это важно именно сегодня, когда люди в нашей стране снова обретают свою духовность!
Как уже отмечалось, нет ни одной запятой в евангельских первоисточниках, которая не стала бы предметом исследования. Тут трудно открыть что-то новое. Для Западного типа религиозного сознания, в первую очередь католического и протестантского, научно-популярные работы критической направленности стали хрестоматийными. Перечислять авторов нет смысла. Традиции богословской литературы в России не менее богаты. Но религиозное мышление православного типа стало популярным на Западе главным образом благодаря художественным произведениям русских писателей, – сделал Игорь Иванович ударение на «художественным». – Никто не видел ни бога, ни черта. Это великая аллегория человечества. Но без нее мир пуст! А Гете, Гоголь, Достоевский, Булгаков овеществили абстракцию в образ. Мы видим их глазами.
Валерий внес, пусть небольшой, но свой вклад в эту копилку. Если повесть будет дописана и ей суждено жить, то ее исследования неизбежно приведут к православным первоисточникам. И еще. Сергей Романович прав, в повести очень важна психологическая подоплека, истоки развития революционного мышления Иисуса. Ибо в литературе, в лучшем случае традиционно рассматриваются философские истоки христианства, событийность евангельского периода и революционное наследие нового учения, но практически никогда – психологические мотивы этого процесса.
Если же автор не справится с задачей или повесть не будет дописана, что ж, – Игорь Иванович пожал плечами, – тогда эта вещь тем более никому не навредит.
– У вас все, Игорь Иванович? – спросил Степунов.
– В общих чертах – да.
– Вадим Евгеньевич тут говорил о фактическом материале. Разрешите мне вопрос, Владимир Павлович? – запыхтел, удобнее усаживаясь, Борис Андреевич. – Пока коллеги говорили, я по диагонали пробежал несколько страниц, – он отложил на компьютерный стол рукопись, отмеченную закладкой посередине. – Валерий опирается на книги Писания. Но отчего, скажем, слепоту Ханны он лечит аиром, а не желчью, как записано в одиннадцатой главе книги Товита? Следовательно, он дополнительно пользовался другими источниками. К чему так усложнять имена? Йехошуа, Иехойахим, Мирьям?
– Я не лингвист, но, например, еврейская буква «цаде» не имеет греческого аналога, и «ноцрим», как в Талмуде именуется Христос…- начал Степунов.
– Понятно, понятно, Володя! Мы сейчас опять заблудимся в дебрях. Тем не менее, Булгаков был наиболее точен в своем романе. Но даже его Иешуа неудобопроизносим. Валерий и так отошел от булгаковского образа Христа. Его Иисус умненький, уравновешенный, чуткий, стойкий и справедливый мальчик, по всем качествам – будущий вожак. Он более близок православной традиции, чем образ безобидного проповедника, выписанный Булгаковым. Зачем неоправданно усложнять?
– Этот вопрос не к нам.
– Тогда, Аллочка, если я уж взял слово, и повесть попала в некий политический переплет, отметьте в протоколе следующее. В искусстве нередко появлялись произведения очень высокого художественного уровня, выполненные по идеологическому заказу. Достаточно вспомнить Шолохова, Алексея Толстого, Горького, Симонова, художников рангом пониже, которые обогатили русскую литературу идеологическими шедеврами. В этом отношении повесть Аспинина укладывается в контекст нынешнего времени, когда религия приобретает черты государственной идеологии, и очень бы пригодилась власти.
– Я с вами не согласна, Борис Андреевич, – возразила Наталья Васильевна, – будто у государства сегодня есть какая-то идеология, кроме курса на узурпацию власти политическими кланами. Религия здесь не при чем. Путь духовного обновления общества лежит не через узурпацию церковью власти над религиозным сознанием народа. Возможно, кто-то и хотел бы такого исхода для страны. Но церковь никогда не пойдет по пути нового насилия над духовным выбором людей. И не станет помогать светской власти в окончательном уничтожении у людей представлений о справедливости. В этом задачи Церкви и нынешнего политруководства страны – противоположны.
– Желаю вам и дальше пребывать в счастливом заблуждении! Но вашу идиллию не разделяет очень большая группа интеллигенции, даже на академическом уровне. Многие обеспокоены вмешательством церкви в светскую жизнь.
– Это вмешательство преувеличено. Потом, мое личное мнение, если светская власть в России не раз имела наглость бесцеремонно вмешиваться в жизнь Церкви, то скромное вмешательство в наши дела Церкви – Церкви простительна.
Церковь это не только духовный оплот многих людей, но и представление людей о социальной справедливости. Горстка товарищей, сто лет назад отменивших для себя ценз оседлости в России, переиначила социалистические идеи, в своем идеале чем-то схожие с идеалами христианства. Но это не значит, что с исчезновением социалистического государства, в России и Европе умерли мечты о социальной справедливости. Все хотят жить по-человечески. Хотят, чтобы у их детей были изначально равные шансы с детьми так называемых олигархов. А интересы современной власти направлены на защиту материальных интересов узких кланов, а не всех людей. Поэтому в плане социальной справедливости, давно провозглашенной христианской церковью аксиомой христианской морали, идеалы церкви и государства диаметрально противоположны. Я говорю не о социалистической уравниловке, а о социальной справедливости!
– Стоп, стоп, господа! Мы отвлеклись. Хорошо, Наталья Васильевна. Допустим, у нас нет возражений по поводу ваших выводов. Но как тогда быть с повестью?
