или моя писанина? То-то! Остальное – фигня.
– Поехали все вместе со мной.
– Они не поедут. А я их не брошу.
– Если бросишь писать, чем займешься?
– В местную газету приглашают. В школу попрошусь. Может возьмут. Здесь как везде, чтоб устроиться, знакомства нужны. Ну что, пошли спать?
Андрей ушел в новый дом и лег на веранде.
Пахло включенным фумигатором от комаров. Было так тихо, что Андрей слышал плеск ондатры в пруду. Впервые за неделю Аспинин заснул, ни о чем не думая.
Утром из сарая принесли ржавенький мангал и устроил его в огороде у железного столика и скамеек с облупившейся краской.
Тут выяснилось, что в квартире забыли шампура. Решили «слетать за ними».
Машину запарковали у подъезда. Чтобы не терять время, Андрей отправился в магазин за хлебом в этом же доме, Валерьян побежал в квартиру на второй этаж.
Когда Андрей вернулся, близнец бледный, ссутулившись, сидел на скамейке. Он подал брату казенный конверт и сказа растеряно:
– Смотрю – белеет в ящике. Мизинцем через дырочки прижал и вытащил. Разве в воскресенье почта работает?
Андрей прочел стандартно заполненную форму. Валерьяна назавтра вызывали в прокуратуру Центрального административного округа Москвы.
– Рано или поздно б нарисовались! – проговорил Андрей. – Идем за шампурами.
– А почему следственный комитет?
– Не знаю. Наверное, федералы занимаются политикой, а эти уголовщиной.
– Нашим не говори! – Валерьян приосанился. – А завтра я с тобой, типа по делам поеду.
– Знаешь, – Андрей задумчиво потер подбородок, – мне Полукаров, сам того не ведая, мыслишку подкинул. Если на камере швырял Никита, значит тебя как свидетеля вызовут, или – только по рукописи. Тогда ты им мое заявление принеси, будто я повесть написал. И призывы. Пока они расчухаются, я уже за бугром буду. Что смотришь? Хуже не станет! Текст первой части и черновики против Вовки в моем компе нашли. А материалы я у тебя хранил для надежности…
– Там не идиоты сидят.
– А то, что они делают с вами, не идиотизм? Подумаешь, один написал, другой швырнул! Пусть побегают за свои серебряники! Идем!
Валерьян нерешительно отправился за братом.
В десять утра профессор Степунов спешил ко второй паре. На заочке он читал курс по Блоку.
Владимир Павлович машинально пробежал рукой по карманам ветровки: не забыл ли ключи от кафедры. Ключи брякнули в серых брюках. Надо было заскочить в кабинет за конспектом. Накануне ночью профессор вернулся из Тарусы: снимали передачу для литературного цикла на телеканале «Культура». Степунов вел программу. Его последний рассказ о русских символистах вызвал интерес: коллеги поздравляли, зрители звонили в редакцию и благодарили. Могло статься: с поезда пришлось бы ехать на занятия. Поэтому профессор предусмотрительно оставил конспекты на работе.
Читать материал по шаблону, из года в год повторяя одно и то же, Степунов не умел, и на ходу мысленно вставлял в план готовой лекции дополнения, вычитанные у…
– Владим Палыч! – окликнул его приземистый охранник из отставников, туго перепоясанный ремнем по черному комбинезону. Он вышел за турникет, готовый догнать.
– А? Да.
– Владим Палыч, ректор просил зайти немедленно, как только вы появитесь…
Степунов кивнул и, недовольный, заспешил дальше. Мысль сбилась.
Другой охранник, в стеклянной будке у лестницы, сказал: «вызывают немедленно».
– Спасибо! Мне передали! – и мысленно передразнил «вызывают!», тщетно сгребая в голове дополнения. «Превратил институт в гауптвахту!» – подумал он о ректоре.
На кафедре Аллочка было заикнулась, что из ректората заходил секретарь…
– Да пожар что ли! – подосадовал Степунов, забыв зачем шел, и сел, бесцельно перебирая бумаги. – Простите, Аллочка!
Но девушка надулась.
Вызов как-то связан с Аспининым, догадался заведующий. Он вспомнил звонок Андрея и задумался. Сразу после их разговора он по телефону говорил с Наташей, членом-корреспондентом РАН доктором наук Натальей Васильевной Корниловой. Они решили обождать, не забирать письма. Их копии разосланы в редакции. Обстоятельства освобождения Валерия не ясны. За время командировки вряд ли что-либо произошло.
Значит, произошло!
Тогда почему его не предупредили? Степунов вспомнил, что вернулся за полночь и отключил телефоны, чтобы выспаться…
До пары оставалось пятнадцать минут. Заведующий спустился в ректорат.
Степунов кивнул секретарю. Не сбавляя шага, толкнул двойные двери и оказался, словно в коробке, наполненной ватой: ничего не тревожило здесь гробовую тишину.
Ушкин склонился над бумагами, подперев голову, скрестил под столом ноги и словно не слышал вошедшего. «Случайно» заметив, поднял голову, улыбнулся и встал.
«Опять паясничает!» – презрительно подумал Степунов, поздоровался и нарочито добавил: – Вызывали?
Ушкин добродушно захихикал.
– Не вызвали, а пригласили.
– Александр Сергеевич, у меня лекция. Что случилось? Ваши опричники меня чуть не скрутили.
– Ничего страшного не случилось, Владимир Павлович. Садитесь. С утра вам пробовали дозвониться домой. Я позволил себе позвонить в деканат заочного отделения и попросил перенести вашу пару на два часа. Вы ведь сегодня больше не читаете?
– Нет. Да, но по какому праву…
– Присаживайтесь, присаживайтесь! Разговор не простой. Я даже отложил свои дела…
Ректор вышел из-за стола, потер руки и задумчиво сделал губы трубочкой: щеточка его усов задиристо топорщилась. Он был в бело-голубой рубашке в любимую мелкую полоску и в джинсах. Владимир Павлович неохотно сел. Сел не в кресло, а на стул у окна, и небрежно облокотился о спинку соседнего стула.
С ректором он всегда держался подчеркнуто вежливо, считал его выскочкой, человеком недалеким и непорядочным. Потомственный интеллигент, из семьи тверской профессуры, Степунов простить себе не мог, что проглядел этого скомороха и сам предложил кандидатуру Ушкина на высший институтский пост. А тот с присущей лишь талантливым бездарностям изощренностью, походя, превращал уважаемое учебное заведение в ПТУ своего имени, как язвили над Ушкиным студенты: выживал ученых европейской известности и талантливую молодежь и приглашал публику с сомнительными научными достижениями.
После выборов новоиспеченный ректор было фамильярно перешел на «ты» с соратником, но Степунов холодно указал на субординацию. И этот интеллигентский снобизм, – все преподаватели старшего поколения на кафедре обращались даже к первокурсникам на «вы», – стал отправной точкой открытой вражды и скрытой ненависти между ректором и заведующим. Степунов сам подбирал преподавателей в свой небольшой коллектив. Присматривался к людям наверняка, ценил их профессионализм и, невзирая на редкие кадровые промахи, не позволял вмешиваться в работу кафедры.
Ректор не мог волевым решением разогнать кафедру новейшей литературы. Собственно, Ушкину это было не интересно. Но этот уголок строптивцев, едва ли не открыто презиравших Ушкина за его академический дилетантизм и не воспринимавших всерьез его литературные достижения, – ни одной научной работы о ректоре даже в плане! – была давним объектом мечтаний Александра Сергеевича о расправе.
