– Владимир Павлович, я хотел поговорить с вами вот о чем, – Ушкин прошел по кабинету, заложив руки подмышки. – У вас недавно состоялось внеочередное заседание кафедры.
Он по обыкновению помолчал, вынуждая собеседника ответить.
– Иногда возникает необходимость… – неохотно начал Степунов.
– Нет, нет, я ничего не имею против, – заторопился Ушкин. – Это ваше внутреннее дело. Только вот…вы бы не могли предоставить для ознакомления протокол этого заседания?
– Вам? Пожалуйста, – Степунов пожал плечами. – А что собственно происходит?
– Для начала хотелось бы взглянуть на документ. Надеюсь, ректор имеет право знать, чем занимаются его сотрудники?
– Мы чем-то опять не угодили господину ректору?
Ушкин хитро улыбнулся и присел за стол. В субботу ему звонил Шапошников и сообщил, что предположения ректора оказались верны, и в две редакции названных им газет пришли отзывы по делу Аспинина. Эти документы изъяты. С главными редакторами проведено предварительное собеседование…
Александр Сергеевич плохо слушал суконный язык телефонного рапорта. Он ликовал! Незамысловатая, но изящно обставленная задачка оборачивалась грандиозным успехом! В масштабах института.
Как мог спокойнее, Ушкин поблагодарил офицера и попросил разрешения разобраться сначала внутри коллектива. Намекнул, что в скандале вокруг усадьбы не заинтересованы политические силы, которым он сочувствует. Ушкин упивался своими дипломатичными оборотами и многозначительными недомолвками!
Шапошников проворчал, что он не принимает решений, но копию открытого письма «предоставить может». И, отменив все дела, Ушкин помчался за документом…
Теперь он решил бить наверняка, не давая опомниться.
– Владимир Павлович, вам знаком этот документ? – проговорил Ушкин, едва сдерживая победную улыбку. Он развернул тонкую папку с тремя отпечатанными листочками и подвинул ее на край стола так, чтобы Степунов вынужден был подняться и подойти.
– Что это? – спросил заведующий.
– А вы почитайте!
Степунов сделал два шага, повернул папку к себе, на мгновение приставил очки к глазам и небрежно отодвинул бумаги.
– Что все это значит? – спросил он надменно, усаживаясь на место и пряча очки в карман.
– Это я хотел вас спросить, что это значит? Документ мне в выходные передали сотрудники ФСБ. Сами понимаете, что такая срочность, – соврал он, – обусловлена серьезностью дела. Мне стоило огромного труда упросить этих товарищей не давать ему официальный ход. Пока мы не разберемся внутри института.
– А причем здесь институт? Это частное мнение людей, подписавших документ. И не более того, – стараясь не терять хладнокровия, проговорил Степунов. – Вы знаете обстоятельства, в которых оказался Аспинин. Он защищался у нас. Это наш товарищ. И мы выразили свое мнение в его поддержку. Непосредственно к кафедре, как академической структуре, это не имеет никакого отношения.
– Вот и выясним. На ученом совете.
Степунов молчал. Он не разбирался в уголовном праве. Но угадал: если за дело так рьяно ухватились, следовательно оно того стоит. Для «них»! Профессор мысленно клял себя за то, что не послушался Вадима, пренебрег «мелочами» и не сочинил текст заседания кафедры с какой-нибудь формальной темой. Теперь самое лучшее было немедленно, по возвращении в кабинет, вымарать протоколы. Он клял себя за свое мальчишество и за то, что позволил втянуть себя в эту глупейшую авантюру. Лишь сейчас профессор почувствовал всю серьезность произошедшего с Аспининым и испугался того, что система надзора государства за людьми, система, к которой интеллигенция привыкла относиться с пренебрежением, в действительности никуда не делась, а, как исхудавший больной после изнурительной болезни, обросла новым мясом.
– Это не может быть предметом обсуждения на ученом совете, каким бы карманным он у вас не был! – наконец сказал Степунов.
– Вот это мы и обсудим. То есть – работу кафедры. А не личное мнение ваших сотрудников по частному делу.
– На каком основании?
– На том основании, что кафедра взяла на себя функции вне ее компетенции. Словом, протоколы заседания мне нужны для ознакомления немедленно, Владимир Павлович.
– В том виде, в котором они сейчас находятся, это невозможно. Документы надо оформить. Я предоставлю вам их к заседанию ученого совета, как вы его называете…
– Владимир Павлович, вы, очевидно, не понимаете всей серьезности положения. В тексте письма содержаться экспертные оценки художественного произведения. Экспертизу дала ваша кафедра. На каком основании? Со мной связался следственный комитет при прокуратуре, – Ушкин едва не проболтался, что сам звонил туда по совету Шапошникова. – Их эксперт нашел, что в отрывке содержится глумливое отношение к писанию, к чувствам верующих, прочая ерунда. Это теперь антигосударственное преступление. Не нам судить о степени вины Аспинина. Может, все еще обойдется. Но я не могу позволить превратить институт в площадку для политических ристалищ. Это творческий вуз, а мы отвечаем за обучение студентов. Хотите заняться политикой? Пожалуйста! Вне этих стен.
– Как это понимать?
– В приемной, – вы, наверное, не обратили внимания, – заговорщицки понизил голос Ушкин, – ожидают двое. У них постановление на выемку всей документации кафедры. Я попросил их обождать, пока мы с вами переговорим. Безусловно, на ученом совете всерьез никто не станет обсуждать ваше письмо. Но в наши внутренние дела их, – показал ректор подбородком на двери, – посвящать не надо. Поймите, Владимир Павлович, у нас нет времени переписывать или уничтожать протоколы заседания. Выемка документов будет произведена сейчас же. Даже если в протоколах нет ничего крамольного, сам по себе факт налета жандармов на институт отразится на его репутации. Мы оба понимаем, что Аспинин не написал ничего существенного. Но их интересует антигосударственный сговор! – Ушкин постучал пальцем по папке. – Понимаете?
– Идиотизм какой-то!
– А это меняет его и ваше положение. Если же выяснится, что темой заседания кафедры явилось обсуждение художественного произведения, это уже вопрос о несоответствии…
– Вы слышите себя со стороны? – губы Степунова презрительно дрожали. – Это же не ваш очередной параноидальный роман! Вы даже не владеете терминологией…
– Ну, – примирительно проговорил Ушкин, – мнение вашей кафедры о моем творчестве я знаю. Я хочу вам помочь, Владимир Павлович. Помочь вам и оградить институт от нападок. А захотите вы ко мне присоединиться или нет, по большому счету не имеет значения. Из-за этого сомнительного дела вы лишь подставите под удар себя, и что важнее – ваших товарищей, – Ушкин едва сдержал ехидненькую улыбочку.
– Что вы хотите от меня?
– Вы понимаете, что никто не даст ход этому письму, – Ушкин мягко положил ладонь на папку. – Можно, конечно, сожалеть о том, что происходит в стране со свободой слова…
– Благодаря таким, как вы! Пожалуйста, ближе к делу.
– Это письмо, конечно, можно опубликовать в интернете. Но о нем узнают лишь в центре. Эффект практически нулевой. К тому же Аспинин, если вы не знаете, на свободе. Мне пришлось похлопотать о нем перед очень влиятельными людьми, – не удержался Ушкин, чтобы не похвастать. – И тот, кто подбил вас на это, провокатор.
– Не старайтесь. Брат Валерия рассказал, что рукопись ему передали вы…
Ушкин не смутился.
– Наша с вами задача сейчас, Владимир Павлович, успокоить ситуацию. Я предлагаю следующее. Думаю, мне удастся убедить органы не выносить сор из избы на следующих условиях. На ученом совете мы
