Небесный Отец, чтобы просить у деревяшки благословения?
Йехошуа повернул в греческий район на узкую улочку убогих лачуг, таверн и бедных ремесленных мастерских. Сандалии тонули в мягкой пыли. Из сточной канавы смердело нечистотами. Люди попрятались от солнца. Лишь рыночная площадь шумела. Лавки и лотки под парусиновыми навесами пестрели товарами. Рулоны египетского папируса, посуда из литого александрийского стекла, египетские аметисты и драгоценные камни из Индии, обработанные тут же в мастерских при лавке, поделки из слоновой кости, глиняные горшки и тарелки, хомуты, сохи. Чего тут только нет!
Зеленщики то и дело освежали водой овощи и фрукты. В рыбных рядах морские твари лежали ярусами, висели на крюках под тряпками, облепленными тучами мух. Мясники лениво отгоняли от нарубленных кусков проворных бродячих собак.
На Йехошуа был новый халат и шапочка, расшитая бисером. Торговцы зазывали его на все лады, а затем бранились и кидали в след куски сухой глины.
Йехошуа прошел по улице пророка Даниила и свернул направо в один из трех иудейских кварталов. Глиняные лачуги сменили двухэтажные дома.
На мощеной белым камнем главной улице Александра теснились роскошные виллы с высокими каменными заборами и пестрыми садами. Здесь, невзирая на зной, толпился народ. Распоряжением наместника въезд в центр на верблюдах и лошадях по примеру Рима запретили. И люди, с тележками или с поклажей на головах, суматошно сновали по широкому бульвару с пальмами.
Впереди зло ругались два взмокших лектикария. Один не уступил дорогу другому, и оскорбленный носильщик, считавший, что его хозяин важнее, больно ударил невежу ассером в плечо. Вокруг потехи, перегородив движение, толпились зеваки. Но молодой франт, откинув шелковую занавеску на паланкин, уже извинялся перед желчным стариком, выглянувшим на шум из крытых носилок, и подгонял четырех рабов-эфиопов.
Еще один вельможа в низкой гексафоре расцеловался с приятелем в октофоре с кожаным пологом. Рабы терпеливо пережидали любезности хозяев, тычки и брань толпы.
Почти за десять лет жизни в Александрии Йехошуа привык к этому городу, но не считал себя своим даже в демах единоверцев. В этом городе купцов о человеке забывали быстрее, чем о раздавленной мухе. У Сераписа или Изиды просили только денег и благополучия, а – здоровья, чтобы наживать.
Перед трехэтажным дворцом с каменными воротами молчаливый распорядитель в легком шелковом халате скользнул беглым взглядом на запыленные сандалии парня. Через минуту вернулся слуга и повел Йехошуа к боковому входу с улицы Арсеонии.
Юноша был разочарован: его приняли, как слугу. Но подавил тщеславие – этот хронический недуг александрийцев.
На заднем дворе сотни две лектикариев расселись за общие дощатые столы под навесом. Им принесли разбавленного красного вина и фрукты. Тут же по двору сновали босоногие кухарки с корзинами овощей, домашние рабы и слуги в парадных одеждах.
Йехошуа взбежал по мраморной лестнице. Миновал зал с бюстами бельмооких слепцов. Слуга распахнул перед гостем резную дверь в уютный кабинет с мебелью из красного дерева. На полках, в резных коробках стояли зачехленные в кожу свитки.
На диване, обитом зеленым бархатом, скрестив ноги и переплетя на животе пальцы в золотых перстнях, полулежал грузный мужчина в шелковом халате, расшитом золотом. Рядом о пюпитр облокотился Филон. Он ободряюще кивнул Йехошуа. Тот поклонился.
Рослый и крепкий, с открытым взглядом, он не походил на тщедушных умников со слащавыми улыбочками из окружения Филона. Густые вьющиеся волосы до плеч и обаятельное лицо с правильными чертами делали его красавцем. Банкир заметил большие и сильные кисти рук ремесленника с тонкими пальцами – признак породы.
– Брат рассказал мне о тебе, – не вставая, проговорил банкир. – Почему ты решил уйти к молитвенникам? Ты молод. У тебя мастерская.
– Говори открыто, – сказал Филон Йехошуа. – Ты у друзей.
Тот почесал лоб, развел руками и обезоруживающе улыбнулся.
– Мудрецы говорят, знание берет начало в науке, мудрость – в философии, истина – в духовном опыте. Но знания умножают скорбь мудреца и обременяют ум невежды. Остается истина, то есть Бог. Может, молитвенники знают истину, если находят силы жить так, как живут, – с едва уловимым арамейским акцентом проговорил парень.
– А зачем тебе их истина? Живи, как все.
– А как живут все?
– Не знаю, – растерялся Александр. Филон улыбнулся. – Расширь мастерскую, женись и расти детей, доживи до старости в почете и уважении. Что за нелепый вопрос?
– Крыса плодовитей человека, мыши в твоем амбаре тучнее твоих гостей, а твоим домашним рабам завидуют вольные граждане этого города. Но разве плодовитость крысы и сытость мыши делают их достойнее человека? Или твои рабы счастливы в неволе? Кто скажет, почему наедине с собой человек чаще грустит, чем радуется? А среди людей ищет радости, чтобы убежать от грусти? Не потому ли, что удел крысы, мыши и раба тесен человеку?
– Хорошо. А как же твоя мать? Ведь ты у нее один. В Писании сказано: «Почитай отца своего и мать свою, ибо они дали тебе жизнь и воспитали тебя».
– Там же сказано: «Следуй велениям твоих высших представлений об истине и праведности» и «враги человеку – домашние его. Ибо сын позорит отца, дочь восстает против матери, невестка – против свекрови своей». Это мучит меня. Я люблю мать и люблю Бога. Не могу бросить ее без защиты. Но путь мой предопределен, как путь Земли вокруг Солнца. Я сдал мастерскую внаем, с тем, чтобы часть дохода шла матери.
– Разумно. Но ведь мать могут обмануть.
– Она сумела выжить здесь одна и воспитала сына.
Александр насмешливо приподнял бровь.
– Ты сказал о Земле и Солнце. А разве не Солнце ходит вокруг Земли?
– Аристарх Самосский в своих «Величинах и расстояниях Солнца и Луны» не так точен в расчетах, как Гиппарх Никейский. И шестьдесят радиусов Земли лучше соответствует расстоянию до Луны. Он прав в том, что большее не может вращаться вокруг меньшего. Опусти сухой лист в таз с водой, и лист обязательно прибьет к краю.
– Но Аристарха казнили за это богохульство? И Евдок Книдский, Калипп и Аристотель считают, что он не прав.
– Архимед в «Псаммите» и Плутарх в «Лике, видимом на диске Луны» также предполагают огромную удаленность звезд. Впрочем, истину знает Бог, а правоту людей рассудит время.
Александр одобрительно улыбнулся.
– У него есть свое мнение, – сказал он брату.
– А ты ждал услышать недоумка, из тех, кто, не прочитав ни строчки, слепо верят в то, что им внушили раввины в мидрашах? – ответил Филон.
Банкир поднялся.
– Хорошо. Твоя мать не будет нуждаться ни в чем. И пусть переселится в таверну любого из моих домов, где ей понравится. Никто не посмеет ее обмануть.
– Нам от тебя ничего не надо. Я думал, меня пригласили для беседы.
– Ты горд. Это хорошо и глупо. Умные люди должны помогать друг другу. Особенно если им это ничего не стоит. Нам пора к гостям. Хочешь, присоединяйся. Если не брезгуешь компанией надутых барышников и грязных любителей мальчиков.
– Мне пора в мастерскую, – сказал Йехошуа и учтиво поклонился.
– Мы догоним, брат, – Филон приобнял приятеля за плечи и повел в зал. – Не спеши. Мы встретимся не скоро. Посвятим этот день друг другу. Здесь хотят подражать нравам Рима.
– Вы с братом так легко говорите о мерзостях!
– Вседержитель создал нас разными. Ты уходишь к мудрецам, передав часть своего состояния чужим людям, и единоверцы считают тебя глупцом. Демокрит и Анаксагор во имя философии забросили свои
