— Боишься своего начальника? — продолжал искушать его Юрий. — А ты не шибко подчиняйся. Они любят на подручных выезжать.
Сергей боялся, что эти откровенные циничные слова услышит Андрей и может подумать о нем что- нибудь плохое. И когда Дерябин снова позвал его в столовку, Сергей, вобрав голову в плечи, побрел следом за Юрием.
Когда они добрались до столовой, у входа уже стояло несколько человек, тоже пришедших сюда до гудка. Дверь в столовую была распахнута, но перед ней, загораживая вход, сидел на табуретке черноусый старик в белом фартуке, надетом поверх ватной стеганки. Он, не повышая голоса, отчитывал пришедших до гудка, задавал ядовитые вопросы:
— Совесть где потерял? Работать — последний, кушать — первый? Хорошо, думаешь? Или ты уши тоже потерял? Гудка не слышишь?
В ворчливом черноусом, с изрядно поседевшей, подстриженной под машинку головой старике Сергей узнал поспеловского буфетчика Кандараки и опустил глаза, боясь встретиться с ним взглядом. А Кандараки смотрел все время на Сергея.
— Чего он на тебя уставился? — спросил Дерябин. — Знакомый, что ли?
— Я его знаю, — вполголоса ответил Сергей. — Он на Русском острове жил, продавал простоквашу.
Дерябин неожиданно повеселел, глаза у него нехорошо засветились. Вытянув шею, он крикнул:
— А ты, частный капитал, помалкивай. Здесь тебе не торговля простоквашей, понял?
Лицо Кандараки потемнело. Он гневно посмотрел обидчику в глаза и дрожащей от волнения рукой стал шарить в боковом кармане тужурки.
— Я — профсоюз! На, смотри, мальчишка! — негодующе крикнул он, показывая профсоюзный билет. — Какой я частный капитал!..
Громово ухнула пушка, возвещая наступление полуденного часа. Эхо выстрела, возникшее в сопках мыса Чуркина, было заглушено заводским гудком.
Сергей стоял, подавленный происшедшим. Он не мог смотреть в глаза старику, с которым так зло и несправедливо обошелся Дерябин. И чувствовал свою вину: не скажи он о Русском острове, Юрка вряд ли завел бы этот неприятный разговор. Радость первого дня работы была непоправимо омрачена.
А Кандараки продолжал бушевать. Он призывал самые страшные беды на голову Дерябина.
Из цехов потянулись после гудка люди. Подойдя к столовой, они затевали перебранку с «досрочными». Но те уже валили через порог, нахально показывая Кандараки свои фальшивые номерки, захватывали столики поближе к раздаточной и с усмешкой посматривали на «опоздавших».
Дерябин велел Сергею караулить место за столом, а сам устремился к оконцу раздаточной. Через несколько минут он уже ставил на клеенку две миски борща.
Сергей был голоден, но он не притрагивался к миске. Ему мерещилось, что вся столовая, все эти уставшие, добросовестно и в полную меру потрудившиеся люди с укором и осуждением смотрят на его чистенькие руки, новенькую спецовку. Стыд жег щеки, как пламя кузнечного горна, на лбу выступил пот. Горло сдавили невидимые железные клещи, и кусок хлеба сухо застрял. Сергей с трудом проглотил его.
— Чего не лопаешь? — звучно схлебывая с ложки горячий борщ, спросил Дерябин. — Не нравится? В «Версале» кормят лучше, были бы червонцы.
И фыркнул, давясь борщом и смехом. Потом придвинул миску Сергея и принялся за нее.
Сергей поднялся из-за стола, пошел к выходу. Кандараки у дверей уже не было.
Возвратясь в цех, Сергей увидел отца и сына Калитаевых. Они сидели на деревянном ларе для шлангов и судосборочного инструмента, разложив на газете скромный завтрак.
Андрей позвал Сергея. «Сейчас будет нагоняй», — невесело подумал Сергей. Андрей внимательно посмотрел в глаза товарищу, ничего не сказал, отломил хлеба, положил на него тушку румяно поджаренной наваги, подкатил вареное яйцо.
— Заправляйся. А будешь в другой раз уходить — предупреждай.
Сергею было стыдно и тяжело. Он хотел рассказать о своем поступке, но люди были заняты едой и не расположены к разговорам.
— Получай спецмолоко! — раздался за спиной Сергея голос Кандараки.
Он стоял возле ларя в том же белом фартуке, в высокой — шлыком — шапке из облезшего каракуля, держа в руках деревянный ящик, заставленный бутылками с молоком. Горлышки бутылок были аккуратно закрыты бумажными колпачками.
Андрей, получив бутылку, сказал:
— У нас новый рабочий. Вы занесите его в список, товарищ Кандараки.
— Товарищ Кандараки занесет. Где новый ударник? Какая марка? — спросил Кандараки.
Сергей сунул руку в карман, достал дерябинский фальшивый номерок, покраснел и бросил, его обратно.
Назвав свой табельный номер, он искоса смотрел, как, старательно наслюнивая химический карандаш, заносит Кандараки в самодельную записную книжку номер и фамилию Сергея.
— Завтра будешь пить спецмолоко официально, понял? А сегодня получай так. Один рабочий уволился, молоко осталось. Пить — обязательно. Профилактика.
Закончив объяснения, Кандараки протянул Сергею зеленую теплую бутылку с газетным колпачком на горлышке.
Кружки не было, и Сергей пил прямо из горлышка. Никогда в жизни, казалось ему, он не пил такого вкусного молока.
После обеда снова пошли на ледокол. Сергей достал из кармана фальшивый табельный номерок и бросил его на землю. Железка затерялась в ржавых обрезках.
4
Вечером, после гудка, отметившего завершение первого рабочего дня в жизни Сергея, Семена, Федоса и других новичков, в цехе было назначено производственное совещание.
Федос с непривычки устал и не хотел оставаться: «Чего я там потерял? Без меня обойдутся». Но Гришка, у которого он собирался поселиться, решил остаться на совещание, и Федосу волей-неволей пришлось идти в цех.
Семена позвал на совещание Кочкин: «Иди, брат, учись управлять заводом, ты на нем теперь полный хозяин». Семену польстило такое отношение. Он собирал в ящик инструмент. Отвинтил шланг для пневматического сверла, которым Кочкин подсверливал отверстия, когда не проходил болт. Семену было интересно подержать в руках сверлильную машину, и, положив ее на плечо, как это делали другие, он пошел в цех, оглядываясь, не смотрит ли в его сторону Маша. Сверлильную машину он сдал в инструменталку, а ручники, бородки, шланг и ведерко с олифой спрятал в деревянный ларь и запер его висячим замком. Ларь, заваленный всяческим железным инструментом, банками с олифой и суриком, напомнил Семену отцовский амбар с хозяйственным добром.
Под высокими закоптелыми сводами цеха плыла необычная тишина: умолкло громкозвучное железо, и только жужжанье электросварочных агрегатов шмелиным пеньем пронизывало эту тишину, еще сильнее оттеняя ее.
Федос, Андрей, Семен и Сергей устроились на деревянном ларе. Другие разместились где придется: на катерных заготовках, притащенных с улицы чурбаках, на подоконниках. Гришка и Юрий прошли вперед и уселись на сваренных вчера Андреем питьевых бачках для сейнеров. Андрей рассердился, крикнул им, чтобы они слезли, но оба сделали вид, что не слышат.
За небольшим столиком, взятым из цеховой конторки, сидел с сосредоточенным лицом Кочкин. Он достал из нагрудного кармана часы вороненой стали на цепочке от боцманской дудки, оставшейся в память о флотской службе, приоткрыл крышку, поглядел на циферблат. В это время в дверях цеха появилось несколько человек. Впереди шел высокий средних лет мужчина, с виду похожий на рабочего. Несмотря на весенний холод, волосы вошедшего были обриты, и затылок, видный из-под кепки, розовато блестел.
