Он ощутил тупую боль в животе и тут же понял, как ему холодно. Про матч все забыли, игроки неуклюже переминались вокруг, закуривая трубки. Но Дональд видел только глаза Сюзанны, преисполненные тревоги и участия, и обнаружил, что его больше не заботит ни исход матча, ни суровые мужские качества, которые он так хотел проявить, ни даже кровь, сочащаяся сквозь на глазах буреющую накидку. Он влюбился.
Неожиданным последствием ранения стала вечная дружба Джейкоба. На следующий день он, весь в слезах, явился к постели Дональда, чтобы выразить свое глубочайшее сожаление. Это все выпивка виновата, он стал одержим от мерзкого пойла и хочет загладить свою вину, опекая Дональда все время, пока остается на этой земле. Когда тронутый Дональд улыбнулся и протянул в знак прощения руку, Джейкоб улыбнулся в ответ. Кажется, это была первая по-настоящему дружеская улыбка, увиденная Дональдом в этой стране.
Спешившись, Дональд чуть не падает и принимается разминать онемевшие конечности. Он против воли поразился изяществу и размерам дома, к которому они подъехали, особенно при мысли о Сюзанне и о том, насколько недостижимей делает ее такое жилище. Но когда они подходят, Нокс вполне сердечно им улыбается, а потом с плохо скрываемой тревогой смотрит на Джейкоба.
— Это ваш проводник? — спрашивает он.
— Это Джейкоб, — отвечает Дональд, чувствуя, как загораются щеки, но сам Джейкоб вовсе не кажется задетым.
— Большой друг Муди, — язвительно вставляет Маккинли.
Судья озадачен, ведь он почти уверен, что в последний раз видел метиса, когда тот втыкал нож в брюхо Дональда. Наконец он решает, что обознался.
Нокс сообщает им все, что ему известно, а Дональд записывает. Перечисление известных фактов много времени не занимает. По всему судя, надежды найти злоумышленника нет ни малейшей, если только кто-нибудь чего-нибудь не заметил, но в таких общинах кто-нибудь всегда что-нибудь да заметит; маленькие, затерянные в лесах поселки живут сплетнями. Когда настает время посетить место преступления, Дональд добавляет к исписанным листам несколько чистых и аккуратно выравнивает стопку. Он не ждет ничего хорошего от этой части расследования и лишь надеется не опозориться внезапным приступом тошноты, или — он мучает себя, воображая самое худшее: что, если он разразится рыданиями? Он никогда прежде не видел труп, даже собственного деда. Хотя все это маловероятно, он с почти сладостным ужасом представляет себе насмешки, которые ему предстоит вытерпеть. Такого никогда не загладить; разве что инкогнито вернуться в Глазго, жить под чужим именем…
В таких размышлениях незаметно проходит дорога до хижины.
~~~
В наши дни новости распространяются быстро, думает Томас Стеррок. Даже там, где нет ни простых, ни железных дорог, новости или их призрачные родственницы — сплетни разлетаются, как молнии, на огромные расстояния. Удивительное явление, и кто-то сможет извлечь выгоду благодаря прилежному уму, такому, как у него. Возможно, короткая монография? Если сделать занимательно, «Глоуб» или «Стар» вполне могут заинтересоваться таким материалом.
Последние несколько лет он время от времени позволял себе думать, что с возрастом выглядит все более благообразно. Его чуть длинноватые седые волосы зачесаны за уши, открывая высокий изысканный лоб. Пальто у него старомодное, но отлично скроенное и вполне щегольское, темно-синее, в цвет глаз, ничуть не менее зорких, чем тридцать лет назад. Брюки тоже опрятные. В его тонко выточенном и благородно обветренном лице есть что-то ястребиное. Пыльное мутное зеркало, висящее напротив, напоминает ему, что даже в нынешних затруднительных обстоятельствах он — редкий образчик человеческой породы. Это тайное тщеславие, которым он изредка тешит себя, стало для него маленьким (и, что важнее, бесплатным) удовольствием, вызывающим снисходительную улыбку. «До чего ж ты нелепый старикан», — мысленно говорит он своему отражению и потягивает остывший кофе.
Томас Стеррок занимается своим обычным делом, а именно — сидит в слегка обветшалых кафе (сегодняшнее называется «Восходящее солнце»), растягивая на час или два единственную чашку кофе. Откуда только не приходят новости и слухи, размышляет он, вдруг прислушавшись к доносящемуся из-за спины разговору. Он не подслушивал — до такого он никогда не опускался, — но что-то привлекло его блуждающее сознание, и теперь он пытается сообразить, что же именно его зацепило… Колфилд, вот что это, кто-то упомянул Колфилд. Стеррок, чей разум, как и чувство стиля в одежде, ничуть не угас с годами, знал кой-кого из тамошних жителей, хотя и не видел их некоторое время.
— Говорят, там было что-то ужасное. Все в крови, стены и вообще все вокруг… должно быть, индейские налетчики.
(Ну, такой разговор послушать не грех.)
— Оставили гнить в хижине… несколько дней. Мухи кишели вокруг, облепили, словно попоной. Представь себе запашок.
Собеседник кивает.
— Ни за что ни про что, и ничего не украдено.
— Господи, скоро у нас будет не лучше, чем у соседей в Штатах. Каждые пять минут то войны, то революции.
— А не мог это быть один из тех дезертиров?
— Торговцы лезут на рожон, связываются с кем попало… Иностранцы, наверное, с ними никогда не знаешь…
— До чего мы докатимся…
И так далее, и тому подобное.
Стеррок, и до того навостривший уши, весь обратился в слух. Еще несколько минут пустопорожней болтовни о том, куда катится мир, и он не выдержал:
— Извините меня, джентльмены…
Повернувшись, он обращается к двум типам, которых обычно предпочитает не замечать: коммивояжеры, судя по дешевой, но с претензиями одежде и низкопробным манерам.
— Прошу прощения. Я понимаю, насколько неприлично незнакомцу вмешиваться в чужой разговор, но у меня личный интерес в предмете вашего обсуждения. Видите ли, я веду кой-какие дела с торговцем, живущим близ Колфилда, так что не мог не обратить внимания на исключительно яркое описание в высшей степени скандального и трагического происшествия. Получается, я волей-неволей вовлечен в эту историю и надеюсь только, что она никак не касается моего знакомого…
Туповатые коммивояжеры совершенно ошарашены подобным красноречием, какое нечасто услышишь в стенах «Восходящего солнца». Первым приходит в себя рассказчик и пялится на свисавшую со спинки стула манжету Стеррока. Стеррок моментально прослеживает этот взгляд, сопровождаемый наклоном головы и после короткой созерцательной паузы вернувшийся к лицу Стеррока. Торгаш тут же просчитал вероятность финансовой выгоды от продажи информации этому человеку — выгоды невеликой, судя по состоянию манжеты, хотя голос у этого янки с Восточного побережья многообещающий. Он вздыхает, но побеждает естественная радость поделиться плохими новостями.
— Рядом с Колфилдом?
— Да, он, кажется, живет на маленькой ферме или чем-то таком, место называется по ближайшей речке… то ли птичье название, то ли звериное, как-то так.
Стеррок прекрасно помнит название, но хочет услышать от них.
— Голубиная Река — Дав-Ривер.
— Да, точно. Дав-Ривер.
Мужчина бросает взгляд на приятеля.
— Этот торговец. Он француз?
Стеррок чувствует пробежавший по спине холодок. Двое смотрят прямо ему в лицо. Все уже
