замотал головой из стороны в сторону, словно вытрясая из нее тяжелый кошмар.
– Ты знаешь, – признался он, – у меня такое ощущение, что он все еще тычет своим пальцем и прямо мне в лоб.
Мстислав ничего не ответил. Лют всегда его раздражал, и сегодня более чем когда-либо, но ничего противопоставить первому боярину молодой князь просто не мог. Надо было ждать и терпеть, когда случай позволит ему отодвинуть властного вельможу на второй план или вовсе лишить его власти.
– Я одно не пойму, – медленно проговорил князь, – откуда Лют узнал про меч. Ведь разговор этот шел без него. Не было его в светлице тогда.
– Да вроде не было, – откликнулся Искрень.
– И потом смотри, как он сказал, – продолжал Мстислав. – «Мы достанем меч». Кто это «мы»? Что он имел в виду?
– Как ты сказал, так он и повторил, – съязвил Искрень, но потом, усмехнувшись, добавил: – Ты боишься, что первый захочет пользоваться мечом вместе с тобой, а потом и вовсе отберет его у тебя?
– Ну, в общем, да, – устало сознался Мстислав.
– Так оставь его в городе, – легко посоветовал Искрень. – Мне помнится, что волхв говорил, будто владеть мечом будет тот, кто первым возьмет его из могилы. Вот ты и сделаешь это. И никто не сможет ни встать рядом с тобой, ни опередить тебя.
– Легко сказать, «оставить его», – мрачно вздохнул Мстислав. – Он сам кого угодно оставит.
Они замолчали и уже собирались встать и идти туда, куда послал их первый боярин, как вдруг услышали, как где-то далеко за приоткрытой дверью светлицы стремительным летом приближаются быстрые, но отнюдь не легкие шаги. Слышно было, как половые доски охают под тяжелой поступью, совершенно не соответствующей стремительности шага. Они замерли, словно завороженные, уставившись на полумрак, прикрывший своим призрачным плащом узкий проход полуоткрытой двери. Еще пара секунд, и дверь быстро распахнулась, впуская Люта с горящими от возбуждения глазами.
– Воины брони надевают и оружие готовят, холопы снедь собирают дорожную и лошадей седлают; скоро все будет готово, и можно будет отправляться, – проговорил он быстро. – Только я думаю, что мне лучше в городе остаться. Вдруг что случится, так, кроме меня, никто не сможет замка оборонить, да и городу помочь если что.
Лют уставился на князя доверчиво-ясными глазами и после секунды созерцания своего властелина искренне удивился:
– Вы что, уже успели с купцом договориться?
– Нет... – Мстислав смущенно встал, одергивая на себе кожанку. – Мы еще не выходили.
– Князь, князь! Ради бога, быстрее, – боярин сделал круг по светлице. – Летняя ночь коротка, как сон мученика, а успеть надо столько...
Лют вдруг прервал свое лихорадочное движение по кругу и задумчиво свел ладони перед собой, словно собираясь молиться.
– А может, мне с вами вместо отроков пойти? – проговорил он со вздохом. – Так быстрее будет.
– Не надо! – Мстислав дернулся, как ужаленный. – Мы с Искренем сами, вдвоем.
Он лихорадочно крутанул ключ в замке и выскочил из светлицы в темный простенок, из которого начинался подземный ход. Следом за ним двинулся и верный Искрень, подхватив со стола греческий светильник.
Орша быстро шел легким пружинистым шагом охотника, который уже выследил добычу и теперь пытается подобраться к ней поближе. Да, все это напоминало ему охоту с той лишь разницей, что охотились на него самого, и его выслеживал невидимый в темноте враг, пытаясь подобраться к нему на расстояние точного смертельного удара. Сотник чувствовал это всей своей кожей и почти явственно ощущал дыхание смерти в прохладном дуновении ночного ветерка. Можно было, конечно, затаиться и переждать, и тогда, он это знал точно, невидимый враг уйдет дальше мимо него, чтобы настигнуть потом отряд Велегаста, а этого никак нельзя было допустить. Орша, как старый и опытный воин, знал это леденящее душу предчувствие смерти, которое ощущал теперь явственно и четко, знал и умел его не бояться, понимая, что именно так боги предупреждают его о жестоком и сильном противнике, о враге, которого победить будет очень трудно, но победить все-таки можно.
Он шел, слегка пригнувшись по самому краю дороги, ступая одной ногой в мягкое от пыли углубление колеи, а другой цепляя придорожную низкорослую траву. В шуйце он держал прямо перед собой миндалевидный русский щит, на ходу слегка поводя им то вправо, то влево, словно раздвигая и откидывая в стороны набегающие из темноты невидимые волны. Вдруг раздался легкий стук, и рука ощутила, как что-то ударилось в щит. Орша быстро присел и осторожно нащупал древко воткнувшейся в щит стрелы. «Из самострела били», – подумал он, выдергивая из щита короткую стрелку. Стрелка показалась подозрительно маленькой и легкой, и сотник, заподозрив неладное, осторожно понюхал наконечник. Резкий запах ударил в нос. Наконечник стрелы был отравлен, и Орша по запаху хорошо знал этот яд, знал, как он действует, вызывая удушье, неизбежно приводящее к смерти. Он притворно захрипел, изображая отравление ядом, а затем замолчал, затаившись с зажатой в руке стрелой.
Прошло некоторое время, но ничего не происходило. Тот, кто послал стрелу, не торопился увидеть дело рук своих. Чувствовал ли невидимый враг какой-то подвох или вел свою тонкую игру нервов, пытаясь пересидеть противника, вынудить его первым сделать свой шаг, было неизвестно. Но для сотника эти минуты показались вечностью. Наконец он услышал, как впереди хрустнула щебенка, обозначив чьи-то осторожные шаги. Неизвестный остановился всего в нескольких шагах, не решаясь приблизиться к предполагаемому трупу. Был виден его силуэт на фоне звездного неба, и он, в свою очередь, наверняка тоже различал темную тень на светлом песке дороги, но медлил, прислушиваясь к звукам ночи. Орше на какой-то момент показалось, что враг поднял самострел, чтобы сделать еще один выстрел наверняка, и он весь напрягся, чтобы опередить его встречным броском зажатой в руке стрелы. Но все обошлось. Неизвестный повертел самострелом в разные стороны и, закинув его за спину, сделал еще два шага вперед. Мышцы сотника, взведенные ожиданием, напряглись так, что, казалось, дотронься до них, и они лопнут, как гигантские струны, со страшным звоном умирающего металла. Вдруг враг остановился и, быстро повернувшись, пошел назад. Тут нервы сотника не выдержали, и рука его, дернувшись хлыстом, метнула отравленную стрелку в спину того, кто только что сам пускал ее, надеясь сразить своего врага насмерть.
Неизвестный словно споткнулся, замерев на вздохе, и хорошо знакомый хрип поведал миру, что стрела нашла свою цель, а ее наконечник еще сохранял на себе частицы отравы, не утратившей своей смертоносной силы. Орша не обрадовался смерти врага, потому что напряжение его нервов совсем не ослабло, а даже, напротив, возросло еще больше, и он, повинуясь приобретенному во многих битвах чутью, бесшумно и быстро перескочил в сторону, не забывая прятаться за щитом. И едва он это сделал, как туда, где он только что был, что-то хлестко и зло ударилось в землю, сначала один раз, а потом, словно торопясь вдогонку, быстро подряд еще два раза. Казалось, какое-то невидимое и страшное одноногое существо бросилось догонять сотника, но, потеряв след, остановилось. «На звук стреляют, сволочи, словно видят во тьме», – подумал он с непонятным облегчением. Отравленные стрелы, пущенные опытной рукой, не оставляли никаких шансов выжить тому, кто мог ошибиться хоть раз, заставляли продумывать каждый свой шаг с особой тщательностью, но Оршу это совсем не пугало. Он теперь знал своих врагов и знал, как они будут нападать и в чем их слабости. Не было сомнений, что его пытались убить синодики – специальные наемные убийцы византийцев, которых посылали для захвата пленных и убийства знатных врагов. Яд и короткие стрелы, пущенные из маленьких, спрятанных под полой самострелов, были их любимым и смертельным оружием, но самострелы долго заряжались, а для ближнего боя синодики имели только кинжал и ромфей слишком короткий, чтобы пытаться достойно соперничать в поединке с русским мечом. Поэтому синодики очень неохотно шли на ближний бой с теми, кто имел меч или саблю и неплохо владел этим оружием, а свои ромфеи пускали в дело только против заведомо слабого противника, вроде торговца или ремесленника. Они предпочитали убивать врага на расстоянии, из засады, метким выстрелом в спину. Поэтому возможность сразить противника безо всякого риска для себя постепенно развращала этих довольно сильных бойцов и делала их плохими фехтовальщиками. Приучаясь бить исподтишка, их сердца лишались бесстрашия и отваги, так необходимых для боя на клинках. И так уж устроен человек, что тот, кто
