Затем небрежно, словно нехотя, задал новый вопрос:
— У тебя кто отец?
Жутаев ответил таким же топом:
— Отец.
Он не мог говорить о своих родителях, если и тоне собеседника не чувствовал искренности.
— Известно, не бабка. Я про специальность спрашиваю.
— Инженер, — сухо ответил Борис.
Мазай презрительно улыбнулся. Он повернулся к Жутаеву и молча, не спеша начал рассматривать его, будто только сейчас впервые увидел.
— Вон ты из каких! — насмешливо сказал он. — А как же попал в ремесленное? Может, ветром загнало? Ваш брат все больше с белыми ручками ходит. Отец небось и на заводе белых перчаток не скидает. Грязно, можно пальчики замарать!
— А ты на заводах бывал?
— Нет, тебя дожидался. Один дороги не найду.
— А видел там инженеров в белых перчатках?
Мазай немного смутился.
— Ведь не видел? Правда?
— Ну, может, твой и не в перчатках… зато войны, пожалуй, и не нюхал, как, скажем, другие люди. На броне он, правда?
— Не знаешь, так и не говори! — горячо возразил Жутаев. — Мой отец в саперной части. И сейчас на передовой. Он строит понтонные мосты.
Мазай удивленно поднял брови, и насмешливая улыбка сошла с его лица.
— Ну, если так, то все в порядке. — Он повесил гитару над своей койкой и снова сел у стола. — А мой папашка — моряк. За море ничего не пожалеет, все отдаст! Он в Черноморском флоте служит, старшина второй статьи. Орденов у него, медалей — счету нет. А сколько раз был ранен! Всего насквозь продырявили, только ему хоть бы что. Моряки — народ закаленный! Герои! Я гоже, если придется служить в армии, — в моряки. Больше никуда. Мы с папашкой и по характеру и портретами — как две капли воды. Тебя как зовут?
— Борис.
— А дразнят?.. Ну, фамилия как?
— Моя фамилия Жутаев.
— Жутай, значит.
— Не Жутай, а Жутаев.
— Подумаешь! Будто не все равно, что в лоб, что по лбу. Ты вот что запомни: уж если попал в мою подгруппу— слыхал: в мою подгруппу! — с первого дня должен работать, как часы. На оборону работаем, детали для фронта формуем. Это тебе, брат, не утюги для домашних хозяек, чтоб пеленки гладить или всякие занавески на окна, а капут Гитлеру формуем! Ясно? Смотри, чтоб позора от тебя не было. Мазаевскую подгруппу все знают. Понятно? Не станешь выполнять план, будешь позорить меня — долго нянчиться не стану, в морской узел завяжу и на мороз выкину. Понятно?
— Нечего меня заранее морозом пугать. Ты все это лучше Бакланову скажи.
— Ты что ж, видно, не любишь замечаний? Критики не любишь? Придется привыкать, никуда не денешься.
— Хвастунов не люблю.
Мазай встал со стула, шагнул к Жутаеву и грозно выпятил грудь:
— Это кто же хвастун?
— А тебе непонятно? Тот, кто хвастает, — спокойно ответил Борис.
— Говори — кто хвастун?
— Может, фамилию назвать?
— Я, что ли, хвастаю?
— Ты.
— Я?!
— А что, скажешь — неправда? Ты сейчас хвастался своей подгруппой… А в цеху сегодня все ребята были? Может, кто в кино пошел? Или это не имеет значения?
— Ты брось!..
— И бросать нечего. А вообще, чего ты ко мне пристал? Я тебя не трогал. Я в дороге всю ночь не спал, намерзся. Ехал в тамбуре, а мороз под сорок. Рад, что до койки добрался. А тут, пожалуйста, нечего человеку делать — разбудил.
Желая показать, что не хочет продолжать разговор, Жутаев снова лег и отвернулся от Мазая. Васька опешил. Он не привык, чтобы с ним отказывались разговаривать или вообще вели себя так независимо. Он даже шагнул было к койке новичка, намереваясь толкнуть его посильнее, заставить подняться, а потом схватить за воротник и так тряхнуть, чтобы с того слетела заносчивость, чтобы тот навсегда понял, кто такой есть Васька Мазан. По его взяло сомнение: если Жутаев держит себя смело, значит, надеется на свои силы. А раз надеется — может, и в самом деле отчаянный. Решив пока не трогать «новенького» и лучше присмотреться к нему, Мазай, больше для порядка да чтобы оставить за собой последнее слово в споре, сказал:
— Подумаешь, разбудили! Нежности какие! Здоров, видать, спать. Ладно, похрапывай, завтра потолкуем.
Мазаю с первого же взгляда Жутаев не поправился. Особенно вызвал неприязнь спокойный и уверенный тон, с которым Жутаев отвечал па грубости.
«Хорошо еще, — подумал Мазай, — что разговор был не при ребятах, а то, чего доброго, решили бы, что я сдрейфил перед ним». Он с деловым видом подошел к своей тумбочке и, хотя ничего там ему не было нужно, начал перекладывать разную мелочь, словно старался что-то найти.
СХВАТКА
Дверь с шумом распахнулась, и в комнату ввалились, подталкивая Бакланова, Сергей и Коля. Оба они были возбуждены и раскраснелись.
— Иди, иди! — приговаривал Сергей. — Васька тебе покажет картину. Подумайте, киношник какой нашелся…
И вдруг Сергей увидел лежавшего на койке новичка. Он оставил Бакланова и подошел к Мазаю:
— Васька, это кто?
— Так себе… один неизвестный, — нехотя ответил Мазай. — А в общем, черт с ним. Интересного мало.
— Из Сергеевки? Да? — спросил Коля.
— Больше неоткуда, — подтвердил Сергей. — Точно я говорю, Васька?
— А откуда же больше? Конечно, из Сергеевки, — сквозь зубы процедил Мазай и прикрикнул на ребят: — А вы почему ноги не отряхнули как следует? Натащили в комнату целые сугробы! Порядка не знаете? А ну-ка, давайте в коридор! Не на улице живем, нечего грязь разводить.
Хотя на ботинках у ребят снега и не было, но они не стали возражать — все трое молча вышли. А когда вернулись, Мазай медленно и плавно, словно танцуя, подошел к Бакланову.
— Бакланчик, — начал он деланно слащавым тоном, — мое почтение. Не стойте, как сирота,
