— Спасибо и на этом, — насмешливо сказала Ильина. — Но я с вами не согласна.
…Преподаватель вокальной группы Степан Карпович Нефедов, лысый, шарообразный, очень подвижной человек, выслушал просьбу Ильиной и с видимой охотой согласился «потолковать» с Баклановым.
— Только оставьте нас одних. С глазу на глаз. Мы скорее познакомимся и меньше будем смущаться. Так лучше, уверяю вас.
— Не возражаете, товарищ Колесов? — спросила Ильина.
— Если так лучше, то — пожалуйста. Преподавателю виднее.
— Вот и прекрасно, вот и прекрасно! Мы с полчаса побеседуем и придем к вам, Надежда Михайловна, и доложим о результате.
Но ждать пришлось больше часа.
— Надежда Михайловна, голубушка! Надежда Михайловна! — заговорил раскрасневшийся Нефедов, едва перешагнув порог. — Ведь это талант! Где вы его выкопали? А? Где?
— К сожалению, я здесь ни при чем. Вот товарищ Колесов нашел его.
— Что вы, что вы! — взмолился Иван Захарович и замахал, словно отбиваясь, руками. — Это у нас есть мастер Селезнев. Вот он и обнаружил. Значит, вы считаете, что Бакланов не без способностей?
— Очень, очень способный юноша! Я его на время оставил в классе, чтоб он не слышал нашего разговора. Так вот: прекрасный слух, а голос — серебро. Даю слово! Со временем он Козловскому не уступит. Но, конечно, нужно над ним работать. Много работать. Предлагаю, Надежда Михайловна, осенью зачислить мальчика в музыкальное училище. Да-да! В мою группу. Семилетку он окончил?
— Нет, — ответил Колесов, — образование у него пять классов.
— Не может быть! — воскликнул Нефедов. — Ай-я-яй! Вот неприятная неожиданность! Как же быть?
— А разве это имеет решающее значение? — удивился Колесов.
— К сожалению, да. В музыкальное училище принимаются только с семилетнем образованием, — пояснила Ильина.
— А исключений не бывает? — поинтересовался Колесов.
— Нет. Никаких.
— Жаль! Очень жаль! — снова затараторил Нефедов. — Способный юноша. А вы знаете, Надежда Михайловна, у него отец фронтовик, танкист. В бою получил ранение и сейчас в госпитале. А? Вот бы порадовать письмом: ваш сын принят в музыкальное училище! А?
— Степан Карпович, дорогой, вы же хорошо знаете, что я бессильна изменить правила приема. Да и нельзя принимать в училище без соответствующей подготовки. Понимаете, нельзя!
— Но и за бортом нельзя оставлять способного человека.
— Правильно, товарищ Колесов. Я сама того же мнения. И за бортом он, конечно, не останется. Но прежде всего — семилетка. Начинать нужно отсюда. Устроить на заочное обучение или в вечернюю школу. Возраст у него не такой уж большой, все еще успеется.
— Надежда Михайловна, вы говорите правильно. Очень и очень правильно, но мне не хочется надолго терять из виду этого способного юношу. Понимаете? Его нужно прибрать к рукам немедленно и развивать способности. Знаете что? Я буду заниматься с ним. Во внеурочное время, разумеется. Что вы на это скажете?
Колесов крепко пожал руку Нефедову:
— Вот об этом мы и напишем письмо танкисту Бакланову.
ПИСЬМО ИЗ ПЛАТОВКИ
После возвращения ребят из МТС прошло несколько дней. Жизнь в группе потекла по-старому, но много было и нового. Почти у каждого из ребят было какое-то свое, личное, событие, либо такое событие ожидалось. Для Бакланова, например, большим событием был приказ директора о восстановлении в правах ученика; кроме того, он теперь ходил в музыкальное училище. Преподаватель Нефедов взял над Баклановым шефство, и Егор каждый день брал у него уроки музыки и пения.
Оля Писаренко и Сережа с волнением ждали, когда им на бюро райкома выдадут комсомольские билеты. Коля ждал очередного заседания комсомольского комитета, так как подал заявление о приеме в комсомол. Таких новостей, событий и ожиданий — не перечесть. Но со стороны они были почти незаметны, и жизнь в училище казалась Мазаю такой же, как и до поездки в Платовку. Ребята по-прежнему слушались его, подгруппа Мазая на производственной практике занимала первое место. Среди ребят группы снова впереди всех шел Жутаев, а за ним Мазай, Оля и Сережа. Все встало на свои места. Однако время от времени Мазай ощущал какое-то беспокойство. То ему начинало казаться, что над ним ребята подшучивают, то чудилось, будто Бакланов, хотя и дал слово никому не рассказывать о малодушном поступке Мазая в Платовке, все же рассказал ребятам и они только делают вид, что ничего не знают, а за его спиной смеются над ним. Заставляло задуматься и отношение к нему Сережи и Оли. Раньше Сергей почти во всем следовал за Мазаем, а сейчас стал самостоятельней и не столько спрашивал у Васьки совета, сколько высказывал свое мнение. Видно было, что он обрадовался возвращению Мазая, крепко пожимал ему руку, но так же радостно встретил он и Жутаева. А Васька не привык с кем ни попадя делить друзей. Оля Писаренко и раньше вышучивала Мазая, вступала с ним в споры. Но раньше Мазай знал, что она выделяет его из ребят и, если понадобится, не замедлит встать на его защиту. Сейчас Оля вела себя так же, ко вместе с тем Мазай заметил в ней новую черту. Оля стала как бы присматриваться к нему, словно к новому знакомому. Мазаю хотелось поговорить с ней наедине, намекнуть о Карцине и вообще обо всей истории с ним, но случая для разговора не представлялось. Ему даже стало казаться, что Оля избегает его. Хуже того: Васька заметил, что Оля стала часто разговаривать с Жутаевым. Вчера, например, они шли рядом в столовую и проговорили всю дорогу.
Одним словом, у Мазая начало создаваться такое впечатление, будто друзья его уходят куда-то, а он плетется позади. Но он привык быть впереди, у всех на виду! Васька задавал себе вопрос: в чем же дело? Что случилось? Или он изменился, или ребята стали другими?
Мазаю казалось, что его. авторитет пошатнулся именно потому, что он, лучший формовщик в группе, не сумел отстоять первое место и уступил его Жутаеву. И Мазай стал работать изо всех сил, стараясь вырваться вперед.
Вот и сейчас, ни на что не обращая внимания, Мазай был поглощен работой. Формовка шла успешно, он набивал одну опоку за другой и, хотя изрядно устал, решил до конца смены заформовать еще несколько деталей. Прозвучал сигнал. Мазай недовольно поморщился и решил немного задержаться, чтобы набить еще одну опоку. Но Селезнев громко попросил всех выйти во двор.
— Есть интересное сообщение, — сказал он.
Все заторопились к выходу, только Мазай не тронулся с места; он старательно устанавливал в опоке модель.
— Мазай, а вы что же? — окликнул его Селезнев. — Я ведь всем сказал.
— Набью эту опоку, товарищ мастер, и выйду.
— Как у вас, Мазай, нехорошо получается, по-барски! Ведь целый коллектив будет ждать. Нехорошо.
Мазай с досадой бросил недоконченную опоку и вышел вслед за Селезневым во двор.
Был один из тех теплых дней, когда нет ни малейшего ветерка, небо прозрачно и чисто, будто только умытое, когда солнце кажется улыбающимся и так ласково греет, что хочется подставить его лучам всего себя. Ребята расположились возле лестницы ваграночной площадки. Кто присел на лебедку, кто на ступеньку лестницы, кто на пустую опоку, снятую со стоявшего рядом штабеля. Выше всех, на штабеле чугунных чушек, устроился Батурин. Когда подошли Селезнев и Мазай, Батурин чуть приподнял руку, призывая к порядку.
— Ребята, — громко заговорил он, — собрали мы вас за тем, чтобы рассказать хорошие новости. А такие новости есть. Сегодня директор училища получил письмо, в нем дело касается и некоторых учеников
