мертвым. Сядь!
Юноша вздохнул, медленно усаживаясь на прежнее место. Бритая голова бессильно упала на ладони. На ладони, через которые кривой линией бежал набухший кровью след.
– Да, учитель.
– Не забудь расплести. Негоже пропадать материалу.
Новый приступ кашля бросил старика на колени, заставил шершавые руки выпустить радугу тонких нитей. Нгама схватился за грудь. Неведомое пламя пожирало его изнутри, сжигало заживо. Ткач поднес ладонь к губам – вырванный из легких воздух выходил вперемешку с густой, вязкой, точно смола, кровью.
Кряхтя, Нгама с трудом поднялся на ноги и виновато взглянул на плетение, на которое ушло все утро. Лань, которой судьба так и не уготовила рождения, с укоризной смотрела на своего творца девственной белизной лишенных зрачков глаз. Она была почти закончена – под ковром бархатной шерсти вздымались мощные ноги, выпирала укрытая толстым слоем мышц грудь, длинной цепью бежал прочный позвоночник. Но глаза – единственная незаконченная деталь, отделявшая творение от совершенства законченности, – останутся навсегда незрячими.
Радуга, еще недавно плавно текшая сквозь движения старого Нгамы, спуталась и превратилась в грязный комок, многоцветное перекати-поле. Закончить лань было невозможно – оставалось лишь расплести ее, спасая драгоценный материал, и начать все заново.
Успеет ли до полудня?
– Учитель! Учитель! – радостный крик заставил старика обернуться. Навстречу ему, прижимая руки к груди, бежал радостный ученик.
– Что такое? – спросил он, заранее зная, каков будет ответ.
– Вот! Взгляни! – с этими словами Мбого развел сведенные коконом ладони, выпуская на волю бабочку. Крылья вспыхнули серебром, цепко хватая солнце, и тончайшие кружева нитей вздрогнули, поднимая насекомое в воздух. Лихо лавируя между травинками, бабочка запорхала вокруг Мбого.
– Превосходно, – улыбнулся высохшими губами Нгама, – все получилось. Теперь иди и плети то, что я тебе вчера наказал.
– Так и сделаю! – воскликнул торжествующий Мбого и тотчас же скрылся в густой траве.
Старый Нгама опустился на колени рядом со слепой ланью. Животное послушно лежало, не смея шелохнуться, чтобы не спугнуть боязливую музу творца. Увы, ее надежды были так же пусты, как и глаза. С трудом уняв старческую дрожь в руках, Нгама решительно подцепил нить жизни и резким движением вырвал ее. Даже не вырвал, а просто вынул – без усилий, без сопротивления. И тело, словно лишившись внутреннего стержня, просто прекратило быть живым, превратилось в мертвый куль жил, костей, мяса.
Старик почувствовал, как что-то невесомое опустилось на его запястье. Навстречу потускневшему взгляду заструились знакомые рисунки на крыльях бабочки Мбого. Нгама улыбнулся, чувствуя, как в сердце благоуханным цветком распускается гордость. Не зря минули долгие месяцы обучения юного Мбого, когда- то еще совсем неуклюжего, умудрявшегося порвать даже самую толстую и прочную нить. Медленно зрело умение Мбого, неуверенно ступая вперед по пути творения, все тоньше и тоньше становились кружева его плетений. И вот, наконец, капризная нить жизни, готовая лопнуть в любое мгновение, подчинилась ученику.
Теперь стареющий ткач может надеяться на покой. Смерть, незримой тенью ступавшая всюду за Нгамой, более не страшила его так, как прежде. Если он сможет преподнести еще далекому от совершенства законченности миру нового творца, то и беспокоиться уже не о чем. Хотя, конечно, юному Мбого еще многое предстоит познать.
…Конечно, не стоило столько усилий и материала расходовать на украшение бабочки причудливым рисунком серебряных нитей, но разве в итоге бабочка не взлетела?
Со спокойным сердцем Нгама вернулся к лани. Расплести и начать заново.
Тихо тлеющие угольки вновь безропотно отдавали тепло путникам, скованным ознобом ночи. Но и в этот раз они были далеки от понимания того, насколько важна гибель каждой искры, исторгаемой костром в безжизненную тьму. Жаркий спор пылал между ними, согревая лучше всякого пламени.
– Как ты не понимаешь, – раздраженно прохрипел Нгама, – эти краски, это буйство, эта дикость… – совершенно лишние здесь.
– Почему?!
– Да потому, что они не нужны. Более того, слишком опасны, поскольку привлекают внимание хищников!
– Но если мы единственные творцы в этом мире, – воскликнул он, – то почему мы не можем руководствоваться принципом прекрасного, а не необходимого? К чему все эти клыки и когти, ядовитые жала, опасные топи? Почему не сотворить мир не в бесконечной череде смертей, а в гармонии жизней?
Нгама грубо выхватил из рук Мбого дивно раскрашенную птицу. Шершавые пальцы привычно нащупали на крыльях концы цветных линий, образующих узор перламутровых и серебряных волн. Не колеблясь ни мгновения, старик принялся расплетать неуместное буйство фантазии ученика.
– Жизнь – это борьба, – холодно объяснял он, потроша узоры, словно мангуст потрошит пойманную кобру, – а гармония жизней сливается в их бесконечное противостояние. Жизнь берет начало в смерти и невозможна без чужой смерти. Создав мир, в котором нет места смерти, ты обречешь его на увядание. Он умрет, как умирает под солнцем цветок, беспечно возросший в скале.
– Но…
– Не спорь со мной!
Мбого стиснул кулаки и, развернувшись, побежал прочь. Холодная ночная тьма послушно проглотила его гнев.
– В Бездну! – просипел Нгама.
Прогнав раздражение, словно настойчиво жужжащего шмеля, Нгама погрузился в воспоминания. Да, и в его венах когда-то текла молодость, и его руками когда-то руководило желание вплетать себя самого в окружающий мир. Разве не хотелось ему насытить пустующий мир чувством прекрасного, наполнявшего его, словно сладкое молоко наполняет безжизненную скорлупу кокоса! Но твердая рука учителя всегда направляла его в иное русло, в русло потребности, необходимости… Немало лет прошло, прежде, чем Нгама смог понять…
Нгама понял. Но поймет ли Мбого?
От созерцания великолепного водопада, рушившего вниз на острые камни тонны воды, Нгаму оторвала оса. Старик отмахнулся, пытаясь ее прогнать.
– Уйди, – уговаривал осу Нгама, – позволь мне насладиться моим творением в спокойствии. Я затратил на этот водопад целый день! Взгляни только, мой назойливый друг, сколь искусно я вплел в тело скалы русло буйной реки! Взгляни на их полный гармонии союз. Разве это не то совершенство, которое я пытаюсь показать своему ученику?
Оса не отвечала. Она прожужжала несколько кругов вокруг старика, после чего опустилась на нос престарелого ткача.
– Вот скажи мне, мой надоедливый товарищ, если бы я руководствовался одним лишь принципом прекрасного, стал бы этот водопад домом для тысячей крохотных организмов? Стал бы я вести реку по саванне сквозь скалы сюда, к крошечному уродливому озерцу, чьи грязные воды будут питать деревья, траву, кустарники на мили вокруг?
Нгама прищурил старые, почти слепые глаза. Оса, сидевшая на его носу, с трудом передвигала четырьмя парами неуклюжих лап. Ее мохнатое брюшко переливалось и сверкало, точно угодивший в хоровод солнечных лучей алмаз. Оса устало двигала облепленными розовой пыльцой крылышками.
Нгама снял насекомое с носа, подбросил в воздух. С трудом удерживаясь в воздухе, оса полетела прочь. Старик проводил насекомое взглядом, а потом снова зашелся рвущим грудь кашлем. Краем взгляда он заметил, как оса, не выдержав веса сплетенного учеником тела, рухнула в траву.
В Бездну. Хватит.
– Мбого! Подойди сюда, – Нгама позвал ученика, листик за листиком выплетавшего крону айвы