Кирилловна. В руках она держала зажженный факел, на губах ее блуждала снисходительная улыбка.
—
Нет! Нет! — с отчаянием закричал Гавриил Кириллович.
—
Да что происходит? — воскликнул я.
—
Анастасия Кирилловна хочет сжечь дом, — сказал Косынкин. — Чтоб не достался французам.
—
Сжечь дом? — изумился я.
—
Вот! Вот! Остановите ее! — верещал Гавриил Кириллович. — Бонапарт уйдет, и мы вернемся в свой дом!
—
Это мой дом, — ровным голосом произнесла Анастасия Кирилловна. — И я не хочу, чтобы французы нашли кров под его крышей.
Вслед за ее словами послышался треск, донесся запах гари, и мы увидели, что за ее спиною уже горят верхние комнаты.
—
Твой дом! Твой дом! — закричал ее брат. — Если ты его сожжешь, ты не получишь от меня ни копейки! Так и знай! Ни копейки!
Анастасия Кирилловна с сожалением взглянула на брата и поднесла факел к картине, висевшей над лестницей. Полотно вспыхнуло, предки Моховых с величественной скорбью смотрели на нас сквозь пожиравшее их пламя.
—
А-а-а! — завопил Гавриил Кириллович так, словно огонь облизал ему пятки. — Пропадите вы пропадом! Спасайтесь сами! Спасайтесь сами как знаете!
Он побежал вниз, распахнул дверь на улицу, в которую ворвался ветер, и огонь с неистовой скоростью рванул вниз по стене, полыхнули балясины, вспыхнуло платье на Анастасии Кирилловне. Она вскрикнула, оступилась и упала в объятия Косынкина.
Все случилось в одно мгновение. Затем за сбежавшим Моховым захлопнулись двери. Косынкин опрокинул женщину на пол и стал руками сбивать пламя с ее платья. Я скинул с себя сюртук, набросил его на Мохову, а она смотрела на нас с блаженной улыбкой. Вячеслав в несколько хлопков потушил огонь, занимавшийся на его панталонах. Затем склонился над Анастасией Кирилловной и заключил ее в объятия.
—
Ты чудо! Ты чудо, чудо! — восклицал он, осыпая ее поцелуями.
—
Слава, Слава, все хорошо! — Анастасия Кирилловна потянулась вверх, и он помог ей встать на ноги.
В доме стоял нестерпимый жар. Огненное кольцо грозило замкнуться вокруг нас.
—
Скорее! На улицу! — приказал я.
Мы выбежали из дома. И в тот момент, когда распахнули дверь, огонь за спиною вспыхнул с тысячекратной яростью.
—
Простите меня, — с застенчивой улыбкой спокойно произнесла Анастасия Кирилловна.
—
Он уехал без нас, — воскликнул Косынкин.
Груженые подводы катились прочь. Над передней телегой возвышалась спина Мохова, он с яростью размахивал рукой, погоняя лошадь. За подводами, придерживая руками поклажу, бежали слуги.
—
Столько добра везет, — тихо промолвила Анастасия Кирилловна. — А оно теперь ничего не стоит. Разве что лихие люди жизни лишат ради этих вещей. Нужно было раненых вывозить. — Немного помолчав, она добавила: — И детей.
Огонь вырвался наружу, из окон повалил дым. Начал собираться народ. Лица зевак сияли от радости. Из толпы доносились восторженные крики:
—
Вот так! Знай наших! На-кось, мусье, выкуси!
Анастасия Кирилловна с удовлетворением смотрела
на пылавший дом. Одобрительные возгласы зевак принесли ей успокоение.
Я отвязал коня, взял его под уздцы, и мы двинулись к Арбату.
—
Так… — протянул я. — Мы остались без транспорта.
—
Простите меня, простите, — повторила Мохова.
—
Анастасия Кирилловна, я восхищен! Восхищен вами, — сказал я.
—
Но ваша семья, ваши дети! Вы расчитывали на нас, — сокрушенно произнесла она. — Я не думала, что Гаврюша так расстроится.
—
Гаврюша, — брезгливо фыркнул Косынкин.
В душе я сожалел о том, что из-за жертвенного жеста моя семья осталась без транспорта. Но осудить Анастасию Кирилловну не мог и более того — действительно восхищался ее поступком.
—
У меня такое чувство, — сказал Косынкин, глядя на толпы беженцев и армейские ряды, покидавшие город, — что все они движутся прямиком в ад, в самое пекло.
—
В аду окажутся те, кто не успеет сбежать, — прошептала Анастасия Кирилловна.
«Черт побери! Вы говорите о моей семье, о моей жене, о моих детях!» С этой мыслью я вскочил в седло, сказав:
—
Вот что! Ступайте на Петровку! А я поскачу к Ростопчину! Здесь действительно будет ад! Помнится, Федор Васильевич говорил, что со мною готов штурмовать врата ада. Что ж, он не откажет в помощи!
—
Боюсь, в такие минуты генерал-губернатору не до частных случаев, — покачал головою Косынкин.
—
In
a
worce
case
придется выходить из города пешком, — сказал я. — Только нельзя говорить по-французски. Ладно, встретимся на Петровке.
Во дворе дома генерал-губернатора собралась толпа. Чем-то жутким веяло от нее. По каким-то признакам, еще не осмысленным, было ясно, что эта толпа жаждет крови и не успокоится, пока не получит жертву. И самое ужасное, что столпившиеся здесь люди уже не различали своих и врагов. Толпа готовилась растерзать любого — дай только повод! И повод малейший! Да самой ничтожной причины будет достаточно.
В стороне я заметил полицейского офицера. Я не знал его имени, но лицо показалось знакомым: должно быть, он участвовал в деле Ключарева или в вызволении меня из плена, — словом где-то наши пути пересекались. Я спешился и подвел к нему коня. Увидев меня, офицер невесело улыбнулся.
—
Вот что, сударь, присмотрите за моей лошадью, — попросил я. — А мне нужно попасть к графу.
Офицер трясущейся рукой взял под уздцы лошадь и сказал:
—
Опасно, ваше сиятельство, добром там не кончится.
—
Вижу, братец, но делать нечего, я рискну, — ответил я.
—
Спаси вас Бог, — прошептал полицейский.
Я вошел во двор и, огибая толпу, двинулся к входу. Несколько красных от перепоя физиономий покосились на меня. Я шел, стараясь ни с кем не встречаться взглядами. Толпа гудела, доносились отдельные выкрики: кричали об измене, о том, что следует покарать тех, кто довел дело до
