подобный момент я целиком отождествлял себя с этим выплывшим на поверхность «я», и, сам уж не знаю почему, вовлекал в игру и все остальные невинные «я», хотя они здесь были совершенно ни при чем. А потом появлялось другое «я», с которым я тоже себя отождествлял, столь же навязчивое. Оно, к примеру, обещало, что Повель больше не выпьет ни капли алкоголя, и я торжественно клялся его устами, что никогда не прикоснусь к рюмке.
Но вскоре оно исчезало, и десяток других «я», с которыми оно не советовалось, тут же появлялись, ни о чем не подозревая, и выражали страстное желание выпить. Я оказывался в страшно затруднительном положении, меня мучила нечистая совесть, ибо мне приходилось платить по неоплаченным чекам, которые я случайно вытащил, когда опасался цирроза печени или хотел прослыть атлетом-трезвенником. Это была не только моя трагедия, но и трагедия всех людей, у которых одно их малое «я» подписывает договор, за который должен отвечать человек в целом (если бы он существовал). Подумайте о ваших любовных отношениях, и вы ощутите эту трагедию. Именно так, расплачиваясь с долгами, взятыми нашими случайными малыми «я», мы и проводим всю нашу жизнь.
СКАЗАНО достаточно, чтобы понять: обычный человек ничего не может совершить сам. Не он делает, а с ним что-то происходит. Он не способен думать, разговаривать, чувствовать, двигаться, как он того желает, потому что его «Я» не существует. Он думает, что любит, ненавидит, выбирает, решает; в действительности же все это с ним случается и проходит, как говорится, без всяких последствий, подобно тому как идет дождь или дует ветер, и то, что мы называем психологией, мешает нам уловить эту безличную и неопределенную истину. Я думаю, будто могу что-то сделать, а на самом деле у меня такой возможности нет. Я думаю, что могу называть себя Повелем, но и этой возможностью я не обладаю. Где же мое постоянное и неповторимое «я»? Оно, безусловно, заложено во мне, и должны существовать способы развить его, сделать из завязи плодом. Но в тот начальный момент я был убежден в обоснованности сказанного мне. Достаточно было обратить на самого себя холодный и беспристрастный взгляд и вспомнить то строгое усердие, с которым я начал слушать первый урок, чтобы впасть в отчаяние. Но в то же время я ощущал, что это продлится недолго, все пройдет, едва беседа закончится и дверь за собеседником закроется. Наш взгляд, как мне кажется, всегда страшится холода и беспристрастия. Он невольно стремится к теплу. Уже через несколько секунд мой ум представлял мне то, что я услышал, как банальность, как нечто общеизвестное, и переводил нашу беседу на уровень обычного разговора. Картина, которую мне только что обрисовали, вдруг представлялась выполненной вполне безобидными красками. И тогда я говорил себе, что мне потребуются месяцы усилий лишь для того, чтобы попытаться поддержать подобные слова в свете опасной новизны, волнующего откровения. Уже этого было достаточно, чтобы почувствовать необходимость вступить в группу слушателей, которые, при выполнении вполне жестких условий, овладевали совершенно особым видом внимания и пытались удержать его длительное время.
Пока же я лишь начал отдавать себе отчет в том, что не обладаю ни сознанием, ни волей. Но это уже совсем другая история, как говорил Киплинг, который, не принимая всего этого на веру, написал свои знаменитые стихи «Если хочешь быть Человеком…»
ГЛАВА ПЯТАЯ
В НАЧАЛЕ романа «Святой Некто» мой бедный герой Жуслен только что пережил шок. В то утро его жена узнала, что он ей изменил; дело сразу же приняло серьезный оборот, едва не дошло до катастрофы с глупыми и гнусными выходками. Этот шок навел на него какое-то оцепенение. Он ушел в себя, упрятался в незримом коконе, ощутил глубочайшее одиночество. Все движения его внутреннего мира как бы приостановились, а все окружающее — люди, предметы, запахи, звуки — поблекло и потускнело. Он застыл в том положении, в котором находился, когда жена обнаружила письмо его любовницы. Ничто больше не шевелилось в его душе. Он словно бы плыл по свинцовому морю, овеваемый едва ощутимым ветром. Он стал похож на мебель, задернутую чехлом. И вот, прогуливаясь сразу же после разразившейся драмы по окрестностям городка Сент-Ивет (его настоящее название — Атис-Мон, это место, где я жил, когда был подростком), он говорит: «Я очень люблю дорогу, ведущую к мэрии. После полудня она пахнет горячей пылью, пожухлой травой. Она накаляется в тиши окаймляющих ее павильонов, закрытых на обеденный перерыв. Пять минут спустя справа появляются поля, спускающиеся к Сене, а слева — совершенно белая монастырская стена, от которой веет жаром. Я представляю себе, что позади нее — старый развесистый дуб, свежие сизые листья, фисгармония на фоне зелени. Я говорю об этом, потому что, когда я шел, мне вдруг показалось, что я никогда не забуду это мгновение, оно навсегда останется в моем сердце, хотя ничего необычного не случилось. Но иногда замечаешь, что сильные воспоминания формируются почти из ничего».
Я цитирую этот отрывок отнюдь не для красоты стиля; то, что я пытался в нем выразить, приобретало теперь для меня огромное значение. Поскольку у меня был «поэтический» взгляд на вещи, я всегда бывал поражен тем фактом, что «иногда замечаешь, как сильные воспоминания формируются почти из ничего». Ты твердо знаешь, что это мгновение будет зафиксировано твоей памятью навсегда и будет жить в ней во всей своей полноте. И действительно, так и происходит. Между тем это далеко не важнейшее событие в жизни, поверьте. Это не то мгновение, когда умерла моя мать, не тот день, когда я женился, когда бросил работу учителя, чтобы ринуться в море журналистики, не та минута, когда за мной пришли немцы, и т. д. Как правило, это не был момент, «значимый» для моей судьбы. Это никогда не были мгновения, о которых следовало бы вспомнить, чтобы подытожить ход моей жизни или рассказать кому- нибудь о ее основных событиях. Минуты, которые я вновь и вновь переживаю во всей их полноте, хотя никто не сможет мне объяснить, что они означают.
И вот теперь мне объясняли, что у меня две памяти: истинная и ложная. Истинная память запечатлевает эти необъяснимые минуты. Ложная — та, которой я пользовался обычно, которой пользуемся мы все: я помню, что в тот день, когда я женился, шел дождь; помню, что пошел к невесте в грубых башмаках и свитере и нес в руке чемодан с костюмом для торжественной церемонии; помню, что за столом сидели дядя Альфред, Пьер и Мария-Луиза. Я помню, что, когда моя мать умерла, я вытирал ей лицо губкой, смоченной в одеколоне, а какой-то господин с балкона напротив заставлял свою внучку читать «Волка и ягненка». Все это я помню, но мне нужно на какой-то момент забыть обо всем этом, чтобы продолжать жить. А вот то мгновение, когда я как-то утром сорвал ветку калины на берегу реки Орж, мгновение, когда я посадил в банку жука, примостившись на корточках на песке в глубине парка, та минута, когда ночью я курил сигарету, наблюдая за работой станков, печатавших газету «Комба», та секунда, когда рука моя коснулась кроличьей шубы блондинки в коридоре типографии, — все эти мгновения, не будучи важными для хода моей дальнейшей судьбы, без малейшего усилия с моей стороны просыпаются во мне и снова засыпают; более того, они всегда будут жить в моей голове, в моем теле, в моих нервах, всегда будут готовы выплыть из глубин моего сознания — даже на пороге вечности.
Именно эти, а не другие воспоминания проходят перед нашими глазами в час смерти, и знаменитая память умирающих, «в один миг переживающих всю свою прежнюю жизнь», и является, по-видимому, проявлением нашей истинной памяти. Они вновь проживают то, что было прожито вне времени, прежде чем войти в вечность.
Между тем меня учили тому, что мы почти никогда не обладаем истинным сознанием, а подлинная память связана как раз с ним. Иногда, будто случайно, словно наперекор нам, истинное сознание выходит на поверхность. И сразу же мир становится весомым, обретает доселе незнакомый запах, вкус, и паша память запечатлевает все это. Вернее, следовало бы сказать, что в те редкие минуты, когда в нас просыпается истинное сознание, мы живем в вечности, ускользая от времени. И поэтому, когда мы испускаем последний вздох и наше сознание очищается от всего вторичного, перед нашим взором проходят эти единственно подлинные моменты, единственное наше достояние, приобретенное в течение всех прожитых дней и
