пляски восточных провинций, в правую группу избрали всадников, вплоть до старших стражников Правой охраны[515]. Обе команды заняли свои места. Мелкие чины из Военного ведомства в костюмах тёмно-синего цвета с чёрным отливом, с зажжёнными факелами в руках вышли из коридоров и стали перед гостями, сидевшими на южной стороне, близко друг другу, в ряд, от конюшен до места, где выстроились всадники, а с северной стороны стали служащие Императорского эскорта во главе с помощником военачальника и телохранители наследника престола. Все они были одинакового роста. Факелы ярко освещали двор.
Правые и левые всадники выстроились в ряд от ограды конюшен до места, где расположились гости. Каждый всадник привязал табличку[516]. Когда всадники трогались с места, отрава и слева играли рандзё, а после окончания поединка исполняли танец. Чиновники третьего ранга Военного ведомства, сидя верхом и находясь около ограды, объявляли масть коней. Во втором туре победила правая сторона. Слуги сыграли рандзё и исполнили танец. В третьем туре победила левая сторона, в четвёртом — правая, в пятом — левая, в шестом — правая, в седьмом — левая, в восьмом — правая, в девятом — левая. После этого подсчитали число очков у каждой группы. В заключительном туре выехали самые знаменитые всадники того времени на лучших лошадях конюшен, с левой стороны — стражник Тикамаса, с правой — Мацуката, бывший в том же чине. Все всадники обеих групп, начиная с предводителей, вознесли богам молитвы. Тикамаса и Мацуката стали соревноваться, и казалось, что мастерство их совершенно равное, но правая сторона перевесила, а левая проиграла.
Несколько раз наполняли чаши вином. Исполнение музыки было блистательным. Во внутренних покоях госпожи стояли перед занавесями, отделявшими их от пирующих. Там были поставлены ширмы высотой в четыре сяку. Все дамы из дома Масаёри собрались здесь и разглядывали гостей.
Левый министр подошёл к Масаёри:
— На этом пиру присутствуют, как мне кажется, все, кого нельзя обойти в нашей столице, по этому случаю поднимем чаши. Но ведь и Санэтада проживает в вашем доме, почему же его не видно здесь?
— Мне сказали, что он нездоров, — ответил тот.
— Странно, — промолвил министр. — Он всегда мог повалиться здоровьем. С чего это он стал так часто болеть? Я уже давно хотел поговорить с вами кое о чём. Может быть, мы поговорим об этом сегодня, за чашей вина? Вы согласились, чтобы ничтожный Санэёри женился на вашей дочери, почему же вы не принимаете в дом Санэтада? У меня много сыновей, но этого я люблю больше всех. Пожалуйста, отнеситесь нему так, как будто это ваш любимый Накадзуми.
— Чтобы относиться к нему так, как к Накадзуми, я должен знать про него всё, — рассмеялся хозяин и добавил серьёзно: — Я действительно должен знать своего зятя досконально. Но у меня нет дочери, которая была бы парой вашему сыну. К тому же, что сейчас говорить, ведь уже наступит пятый месяц[517].
— Ну, подобные отговорки он слышит от вас уже очень давно, — сказал министр, беря в руки чашу с вином, —
Длится бесконечно
Кукушки плач…
Ведь каждый год
Ей повторяют,
Что пятый месяц настал[518].
Масаёри на это ответил:
— Среди цветущих
Ветвей померанца
Ночует кукушка.
Вот и льёт беспрерывно
Пятого месяца дождь[519].
Вся ночь прошла в развлечениях. Сановники и принцы получили по полному женскому наряду, главным конюшим и военачальникам Правой и Левой императорской охраны преподнесли ‹…›, а для чинов ниже их к подаркам добавили штаны из белого полотна. Чинам, зажигавшим факелы, слугам в конюшнях и слугам, искусным в исполнении песен и плясок восточных провинций, преподнесли шёлк и полотно. Гости пировали до рассвета, и ранним утром все отправились по домам.
Наследник престола прислал письмо Атэмия:
«Так длинен корень ириса,
Что вошёл в поговорку.
Но длиннее ещё
Пятого месяца дождь.
Сможет ли вытерпеть сердце?[520]
Жалеешь ли ты меня? Поскорее переехала бы ты ко мне во дворец!»
Атэмия на это ответила:
«Хотеть сказать
И не мочь говорить
С чем сравнится это мученье?
В поговорку войду,
Страданий не зная конца».
От принца Хёбукё пришло письмо:
«Мыслями о другом
Был отвлечён до сих пор.
Летом стали густы
Деревья на склоне горы.
Нет конца стенаньям моим»[521].
От правого генерала Канэмаса пришло письмо:
«Уныньем охвачен,
Ко всему безучастно
