молебны о её выздоровлении, но пользы это не принесло.
Умирающая терзалась мыслями о Тадакосо. Она говорила мужу:
— Я не жалею ни о чём на земле. Но при мысли, что будет с Тадакосо, мне становится так трудно покинуть этот мир! Как я мечтала, что он займёт прочное положение и обеспечит себе спокойное существование на всю долгую жизнь! Болит у меня сердце при мысли, что я оставляю малыша, который ещё не знает, что такое добро и зло.
Муж всячески успокаивал её, но сам плакал безутешно.
— Детям одинаково нужны и отец, и мать, — продолжала больная, — но когда ребёнок мал, никто не заменит ему матери. Как бы то ни было, если ты после моей смерти женишься на женщине недоброй, не давай ей обижать Тадакосо. Если твоя злая жена или кто-нибудь другой будут чернить нашего сына, знай, что они берут на себя грех. Пусть клевета на Тадакосо будет для тебя не более, чем снег, тающий на воде, чем роса, высыхающая на песке.
С этими словами она скончалась. Тикагэ хотел умереть с нею, но желание его не исполнилось. И теперь ему оставалось только заказывать по жене поминальные службы.
Прошло несколько лет. Дни свои Тикагэ проводил в слезах. На женщин он даже не смотрел. Для него всё сосредоточилось в Тадакосо; и воспоминания о жене, и нежные заботы о сыне. Дочери вельмож и принцев, бывшие на выданье, только и вздыхали: «Ах, как бы выйти замуж за этого знаменитого министра!» Предложения о браке сыпались на него со всех сторон, но он помнил то, что сказала ему перед смертью жена, и пропускал эти предложения мимо ушей.
Тем временем скончался Тадацунэ, левый министр. Жена его была очень богата, своим богатством она превосходила всех. За время её брака с Тадацунэ в доме не было никаких других жён или наложниц, Тадацунэ любил только её одну. Госпожа собирала у себя знатных девиц, щедро жаловала им одежду, устраивала угощения. И при покойном муже, и после его смерти вокруг неё было множество прислужниц. Дом её процветал.
Ей рассказали, что правый министр живёт один, и вдова воспылала к нему любовью. Он же и на более привлекательных женщин не обращал внимания, а уж на неё, даму уже немолодую, тем более. Она ломала голову, как внушить ему страсть к себе, и для этого устраивала на всех горах и во всех монастырях тайные службы, возносила буддам и богам горячие молитвы, но проку от этого не было. Наконец вдова решила: «Не к чему мне просить будд и богов. Выложу-ка я ему всё начистоту. Я не девица, которая сама шагу ступить не может. Будь я молоденькой, я, быть может, и засмущалась бы, а сейчас если я этого упущу, то где же ещё найду приличного холостого мужчину? Оставлю-ка я смущение и признаюсь ему!»
У кормилицы её покойного мужа была дочь по имени Аяки, и эту прелестную девушку госпожа из северных покоев решила послать к Тикагэ. Щедро одарив Аяки платьем, она велела ей отнести письмо:
«Разве есть ещё дом,
Как здесь, где всё тростником заросло,
Где живу я одна?
Но узнаю о жилище другом,
Сплошь хмелем покрытом.
Не лучше ли встретиться двум затворникам на одном и том же пустыре?»
Госпожа прикрепила письмо к красивому тростнику и вручила Аяки.
Девушка подошла к усадьбе Тикагэ и стала в воротах. Её заметили слуги и пришли в восхищение: «Ах, какая прелестная, какая красивая девушка!» Выйдя к воротам, спросили у неё:
— Откуда ты пришла?
— От госпожи из дома левого министра, — ответила Аяки.
Удивившись, слуги взяли письмо и отнесли хозяину.
«Странно, с какой целью она мне это написала? Она, по-видимому, считает меня таким, как все, и, раз я живу один, делает мне предложение», — подумал Тикагэ, прочитав письмо.
«Что мне до советов чужих!
Останусь я здесь,
В этих зарослях хмеля,
Где та, что верила мне,
Исчезла с росой», —
написал он и послал вдове министра с длинной веткой хмеля. С того дня госпожа из северных покоев стала писать ему письма и по радостному, и по печальному поводу. При этом она просила: «Не укоряйте меня!» Тикагэ же не обращал никакого внимания на её настойчивые домогательства, и то отвечал ей холодно, то своими ответами прямо-таки унижал её. «Вот если бы я мог забыть прошлое, может быть, я навещал бы иногда эту даму», — думал он иногда.
Однажды он посетил её. Ему тогда было за тридцать, ей — за пятьдесят. Она годилась ему в матери. Но более того, Тикагэ в своей жизни кроме покойной жены не обратил внимания ни на одну женщину, жена его была красива, молода, обладала утончённым вкусом; Тикагэ дал ей нерушимую клятву в вечной любви, и теперь, после её смерти, он думал: «Встречу ли я когда-нибудь другую женщину, которая могла бы сравниться с ней?» — и из глаз его лились слёзы, бурные, как потоки дождя. Когда же он смотрел на старую, некрасивую вдову министра, он ни разу не смог почувствовать расположения к ней, а та, тратя без счёта свои сокровища, старалась всячески угодить ему.
Госпожу из северных покоев никогда не интересовало, ни что ели, ни во что одевались люди в её доме, и она не знала, что слуги, при жизни министра в изобилии получавшие еду и одежду, теперь, собираясь вместе, плакали и жаловались друг другу: «Мы совершенно обнищали». Но теперь хозяйка решила, что нельзя, чтобы о её доме пошли дурные слухи: тогда бы правый министр, не испытывающий к ней особенной любви, и вовсе, должно быть, перестал к госпоже заглядывать. Поэтому она заказывала на горах тайные службы, много денег стала тратить на обеды и ужины, на летнюю и зимнюю одежду, а слуг своих принялась одевать с головы до ног в узорчатые шелка и парчу. «Я бы нарядила в дорогие одежды даже траву и деревья, на которые смотрит правый министр! Я бы кормила до отвала и одевала даже простых косарей и пастухов, которые у него служат», — думала она.
Поскольку Тикагэ, бывало, заходил к вдове, она тратила деньги, совершенно не думая о том, что станет с ней самой, не то что со слугами. Госпожа ставила перед ним семь или восемь столиков с угощениями, к которым он не прикасался, шила для него одежды из нескольких слоёв узорчатых тканей, которые он и не думал надевать. Чтобы понравиться ему, она садилась за цитру или брала лютню и играла разные произведения. Министр делал ей комплименты, но при этом ему хотелось куда-нибудь скрыться: слишком громкая музыка его раздражала. Прислуживавшие госпоже из северных покоев дамы злословили за её спиной: «Старуха, а смотри, что устраивает!» Никому из слуг не нравилось её грубое исполнение. Вдова же думала только об одном.
Для Тикагэ эти посещения вдовы были мучительны, но — странное дело! — проходило время, он относился к ней всё более равнодушно, однако связь их всё-таки не прерывалась, может быть, оттого, что на всех горах вдова постоянно заказывала тайные службы.
Когда Тадакосо исполнилось десять лет, он получил доступ в императорский дворец. Император полюбил его беспредельно.
Дочерей у Тикагэ не было, но после смерти жены он распорядился, чтобы дамы, служившие ей, не уходили в другие дома, а прислуживали сыну, которого она любила больше всех на свете. ‹…›
Каждый месяц Тикагэ заказывал церемонию «Восьми чтений Лотосовой сутры»
