type='note'>[178] в поминание покойной жены. Все поступления из поместий предназначал он одному Тадакосо; у него и в мыслях не было дать что-нибудь, хоть одно рисовое зёрнышко, вдове министра, которая без счёта тратила свои сокровища. За всё, что она в эти годы израсходовала на Тикагэ, он не подарил ей ни одного листа бумаги. Поступлений у дамы не было никаких. Она продавала и шкатулки для гребней, и поля, а деньги тратила без счета. И хоть было её богатство огромным, но в конце концов вдова левого министра обеднела.
Итак, не прерывая окончательно своих отношений с вдовой, Тикагэ изредка навещал её.
Тадакосо было тринадцать-четырнадцать лет. Он был очень красив и всех очаровывал своими безупречными манерами. Юноша выделялся среди своих сверстников. Он был превосходным музыкантом. Безукоризненно галантный искатель любовных приключений, он чувствовал себя свободно даже в обществе придворных дам. Император беспредельно к нему благоволил. Никого не было красивее Тадакосо или равного ему талантами; все твердили о нём единодушно: «Второго такого в мире нет».
Поскольку отец его проводил время у вдовы левого министра, Тадакосо иногда отправлялся из императорского дворца к ней в дом на Первом проспекте. «Что за красавец!» — думала хозяйка и принимала его с исключительной любезностью. Тадакосо же тайком навещал Акокими, племянницу покойного Тадацунэ, которую министр в своё время заботливо воспитывал.
Госпожа из северных покоев была очень предупредительна к Тадакосо.
— Ваш батюшка появляется здесь редко, — говорила она ему, — но я так рада, что вы не забываете меня. Я полагаюсь на вас больше, чем на него. Я могу быть вам очень полезной. Не пренебрегайте мной!
Тадакосо при этом сидел с отсутствующим видом.
Случилось, что как-то Тикагэ, занимаясь в императорском дворце срочными государственными делами, очень долго не показывался у вдовы. Она же, снедаемая мрачными думами, совсем перестала есть и в унынии ждала Тикагэ, но от него не было даже письма. Так продолжалось с месяц. Измученная напрасным ожиданием, не зная, что предпринять, вдова взялась за кисть и, пылая злобой, написала:
«Люди забывают всё —
Поле Суга, селенье Фусими…
Но неужели в сердце
Жалости нет совсем
К хижине ветхой моей?[179]
Если я так скажу ‹…›. Не думала я дожить до такого унижения».
Прочитав это письмо, Тикагэ ничего, кроме глубокого равнодушия, к госпоже не почувствовал, но подумал: «Нельзя её так бросить» — и написал в ответ:
«Я был болен и никуда не ходил, даже в императорский дворец, поэтому и у Вас не был. Скоро я Вас навещу.
Как мне жаль,
Что ветшает Ваш дом…
Ведь и в поле Суга,
И в селенье Фусими
Я знаю очень немногих…[180]
Хоть мы давно не виделись, но Вас я не забываю. Не надо тосковать!»
Вскоре после этого министр решил как-то вечером отправиться на Первый проспект. «Она, наверное, очень скучает, — подумал он с жалостью к госпоже, — проведу-ка я с нею один вечер, но и только».
Пока Тикагэ ехал в экипаже, он рассуждал, что не следует рвать эту связь, однако, едва войдя в дом, по обыкновению воскликнул в душе: «Зачем я приехал сюда?» Министр хотел было повернуть назад, но, не желая возбуждать пересудов, решил ограничиться недолгим визитом. Сидел он, однако, с отсутствующим видом и почти не раскрывал рта.
Госпожа из северных покоев уже давно изнывала от тоски, и когда министр столь неожиданно у неё появился, она чрезвычайно обрадовалась, стала его угощать, пеняла за долгое отсутствие, участливо расспрашивала о здоровье, но он почти не отвечал ей. Лишь только он поднимал глаза на вдову, ему казалось, что на него наваливается тяжёлая болезнь. Однако он старался не обнаруживать таких чувств и говорил совсем не то, что думал. Через некоторое время Тикагэ, измучившись, хотел было откланяться под каким-то предлогом, но госпожа произнесла:
— Вы не должны уходить. И она стала всячески его задерживать, даже рассказала ему о сне, предвещающем недоброе, который видела одна из прислуживающих ей дам. Было очевидно, что это только уловки, чтобы задержать Тикагэ. Министру было не по себе, но он остался у вдовы на второй день, потом на третий.
Когда на четвёртый день он собрался уходить, госпожа воскликнула:
— Ах, я видела сон, который запрещает уходить из дому сегодня![181]
Но Тикагэ заявил, что должен быть у императора, и спешно удалился.
Прибыв домой, Тикагэ почувствовал облегчение. Он сел за стол и воскликнул:
— Как странно! Здесь мне всё вкусно, а на Первом проспекте мне ничего нейдёт в рот.
— Несмотря на ваши слова, думаю, что и там готовят очень вкусно, — отозвался на это Тадакосо.
— Ведь говорят: «К чему нефритовая башня?»[182] — это как раз обо мне, — ответил ему отец.
Он приказал постелить себе в комнате покойной жены.
— А сегодня вечером вы не собираетесь быть на Первом проспекте? — спросил его Тадакосо.
— Холодна постель, где с ней —
Позабыть её смогу ли? —
Спал я много лет назад…
Всё же мне милее здесь,
Чем в чужих домах, лежать. —
С этими словами Тикагэ лёг в постель. Тадакосо произнёс:
— Один в пустом доме
На ложе, мокром от слёз,
Всю ночь не спит малолеток.
Брезжит тусклый рассвет…
В доме каком ночует отец?[183]
Долго после того Тикагэ на Первом проспекте не появлялся. Тадакосо же время от времени заходил к
