Их аромат.[447]
Левый генерал Масаёри сложил:
Срок в тысячу лет затаив,
Белая хризантема
В этом саду ждала…
И росинки на листьях её
Кажутся жемчугом.[448]
Император вышел из своих покоев. Принцы и сановники сели в ряд. Во дворе были разбиты парчовые шатры, в которых литераторы и учёные заняли отведённые им места. Император распорядился, чтобы Накаёри, Юкимаса, Судзуси и Накатада сидели возле него.
Перед императором поставили девять шкафчиков с полками из аквилярии. На каждой полке стояло по пятнадцать, чашек из аквилярии, выточенных на токарном станке, и по пятнадцать чашек из золота. В чашки было положено шестнадцать сортов свежей и сушёной снеди, всевозможные морские продукты и фрукты. Всё было сервировано очень красиво. Внесли девять столиков, на которых стояло столько же чашек из аквилярии и из золота, в которые были положены редкостные угощения. Перед сановниками и принцами поставили столики из сандалового дерева, на которых стояли сандаловые чашки, выточенные на токарном станке, с угощением, соответствующим положению гостя. Перед остальными гостями — вплоть до прислуживающих придворных чинов: сопровождающих, конюхов и других слуг — также поставили угощение, столики были накрыты парадно и очень красиво. Всевозможная снедь переполняла подносы. Начался пир.
Тема для стихотворений была нелёгкой. Литераторы, сочинив стихи, преподнесли их императору, а учёные стали читать стихи вслух. Среди этих последних был и Суэфуса. Император был очень доволен его чтением, похвалил и велел прочитать стихотворения ещё раз. Затем были зачитаны сочинения четырёх молодых людей: Накаёри, Юкимаса, Судзуси и Накатада. Император был восхищён их умением и похвалил их. «Эти молодцы сочиняют стихотворения ничуть не хуже потомственных литераторов, которые несколько раз ездили в Танское государство. Предлагая трудную тему, — думал отрёкшийся от престола император, — я хотел испытать не учёных, которые специально обучались наукам, а этих молодых людей, сочиняющих стихи для препровождения времени. Юкимаса уже был в Танском государстве, но возвратился на родину ещё молодым. Накатада — внук Тосикагэ, скончавшегося тридцать с лишним лет назад. Он известен всему миру как большой умница, но ведь Накатада выучился не у деда. Своё музыкальное искусство Тосикагэ передал дочери, а от неё оно перешло к Накатада. Это поистине замечательно! Но вряд ли Тосикагэ передал своей дочери и литературное умение. И Накаёри, и Накатада совершенно удивительны. Должно быть, это будды, возродившиеся в человеческом облике».
Началось вручение подарков. Судзуси поставит перед императором девять серебряных столиков с ажурными серебряными шкатулками, в которые были положены узорчатый шёлк и парча, редкие лекарства и невиданные благовония[449]. Императору подобных вещей видеть ещё не приходилось. Среди них были искусные изделия из серебра и золота. Перед сановниками и принцами поставили в ряд столики с подарками. Правому и левому министрам и принцам были преподнесены белый шёлк и сто тон[450] шёлковой ваты. Стражникам пятого ранга и ниже также были вручены чудесные подарки. И сановникам из свиты были вручены награды согласно их рангу.
Наступила ночь. Перед императором зажгли висячие фонари, сделанные из золота, масляные лампы и факелы из аквилярии. Двенадцать шатров из корейской парчи[451] сверкали, как рыбья чешуя. Площадка для танцев была из аквилярии, доски соединены проволокой, приготовленные музыкальные инструменты сверкали золотом, серебром и лазуритом. Сорок человек играли на органчиках, столько же на флейтах. Гости играли на струнных инструментах и исполняли танцы. ‹…› Редко можно было слышать такое исполнение. Там собрались самые выдающиеся музыканты и показывали всё своё мастерство. Когда на духовых и ударных начали исполнять рандзё, к ним присоединились струнные. В ту ночь было сыграно очень много произведений, господа музицировали до рассвета.
На рассвете звуки музыки затихли, и издали стали доноситься слова молитвы. Услышав их, отрёкшийся от престола император произнёс:
— Кто это так удивительно проникновенно читает сутры? Позовите-ка его сюда.
Один из архивариусов императора сел на коня, отправился в ту сторону, откуда неясно слышался голос, и прибыл в храм, где обнаружил отшельника, читающего сутры. Это был Тадакосо, который всеми силами старался не вспоминать об Атэмия, но во всех шестидесяти с лишним провинциях молил богов; «Дайте мне увидеть её хотя бы один только раз!» Он не обратил никакого внимания на придворного, но тот увёл его силой. Когда придворный доложил, что отшельник явился, император распорядился привести его во двор и подвести к лестнице. При взгляде на отшельника он понял, что несмотря на нищенское рубище (монах был одет в одежду из коры деревьев и из мха), это был человек необыкновенный. «По-видимому, тут что-то кроется», — решил император и стал подробно расспрашивать:
— По какой причине, в каких горах вы выполняете службы?
«Я удалился от мира, нет никого, кто бы меня знал. Но, может быть, государь меня вспомнит», — подумал Тадакосо.
Император велел Тадакосо читать из «Павлиновой сутры» и из «Сутры о сути прозрения»[452], а Накаёри и Юкимаса — аккомпанировать ему на кото. При этом не было никого, кто бы не был охвачен печалью и не проливал слёз.
Император Сага смутно припоминал, что когда-то он видел этого отшельника. Генерал Масаёри и Накатада повстречали монаха в Касуга и теперь узнали его, но, предполагая; что Тадакосо стыдится своего нынешнего положения, и проникшись его скорбью, делали вид, будто не узнают его, и сидели возле императора с отсутствующим взглядом. Император пытался вспомнить, кто же этот монах, которого он знавал когда-то, и наконец догадался: «Тадакосо!» Утвердившись в этом, император обратился к левому генералу:
— Мне кажется, что я встречал этого отшельника, и действительно, я вспоминаю одного человека. Как тяжело! Когда-то я обменялся с ним клятвой в нерушимой дружбе. Я хочу узнать, он ли это.
Генерал, глубоко опечаленный, не мог ничего ответить. Император спросил у правого министра:
— Не служил ли этот человек во дворце в то время, когда я правил страной?
«Государь узнал меня», — понял Тадакосо, и слёзы градом хлынули у него из глаз. Все, начиная с самого императора, рыдали в голос.
— С тех пор, как я впервые увидел этого подвижника, я хотел доложить вам, что это Тадакосо, но он чрезвычайно стеснялся своего положения и твердил: «Пусть никто не знает, что я ещё живу в этом мире» — поэтому я до сих пор ничего вам не сказал, — проговорил Масаёри.
Император, бесконечно огорчённый, велел Тадакосо подняться к нему.
— Все эти годы, вплоть до сего времени, не было дня, чтобы я не думал о том, что ты исчез. Почему же ты таким странным образом погубил себя? — спросил он.
— Я скрылся в горах вот почему. Отец всегда говорил мне: «Если ты даже поразишь меня мечом, я не буду обвинять тебя». Но как-то однажды отец мой был болен и не появлялся в императорском дворце. Я отправился домой, не получив на это разрешения, и неожиданно для себя увидел, что отец сердит на меня. «Нет преступления страшнее, чем причинять вред родителю», — сказал он. Душа моя пришла в смятение, я фазу же покинул мир, стал жить в лесах и горах, общаться с медведями и волками. Я питался плодами деревьев и сосновой хвоей, одевался в листья, древесную кору, мох. Так я жил все эти годы, — рассказывал Тадакосо, проливая кровавые слёзы.
Император слушал с глубокой печалью, затем произнёс:
— Что толку сокрушаться о прошлом! Отныне ты всегда будешь со мной, будешь за меня молиться.
