Анфиса немного пугала меня, несмотря на ее внешнюю доброжелательность. Быть может, меня смущало ее непринужденное бесстыдство, впрочем, почему бесстыдство? Кого может стыдиться русалка? И потом, здесь свой мир, со своими правилами. И разве можно стыдиться такого совершенного тела?
– Слизень велел показать тебе реку. А ты, Архип, отдыхай. Береги ноги…
Судя по жестокой шутке, она не слишком его любила. Анфиса взяла меня за руку, и мы поплыли. Обводный вывел нас к Неве. Здесь вода была значительно чище и лучше видно.
Дно медленно уходило вниз. Я видел огромные, покрытые подводным мхом валуны, торчащие из илистого грунта. Растущие вдоль берегов водоросли постепенно исчезли, и мы погрузились в бархатную темно-зеленую мглу. Я почему-то вспомнил, что Нева течет на месте геологического разлома, а такие места славятся всевозможными аномалиями. Мы опустились так глубоко, что мне стало страшно. Есть ли конец у этой тьмы, есть ли у Невы дно?
Дно все-таки было. Я ошарашенно крутил головой, разглядывая фантастический ландшафт. Я видел все это только благодаря моему новому положению, проще говоря, смерти. Ни один живой глаз не сможет ничего разглядеть в этой придонной мгле. Огромная толща воды нависала надо мной, я ощущал себя червяком, ничтожеством, которого вот-вот расплющит чудовищное давление. Я изумленно рассматривал изрытое временем и покрытое трещинами базальтовое ложе реки. Никакой лунный ландшафт и рядом не стоял с этим причудливым каменистым хаосом. Это действительно был иной мир, по-своему красивый и в то же время страшный.
– Не забыл обо мне, Андрюша? – Анфиса мягко коснулась моего лица рукой, скользя вокруг с завораживающей грацией, и сложно, почти невозможно было оторвать взгляд от этого совершенства. – Я не приходила, все ждала, что сам позовешь. Не дождалась…
Мне было не по себе от простиравшегося у ног базальтового безумия, и я перевел взгляд на русалку. В обволакивающей тьме ее белое тело светилось таинственной, неземной жизнью. Русалка почти не двигалась, неслышно паря передо мной, но этого «почти» хватало, чтобы не спускать с нее глаз. Контраст совершенного тела и жутких, тысячелетних камней завораживал, превратив меня в столб. Я и не заметил, как оказался рядом. Анфиса улыбалась, как может улыбаться мать или любовница. Глядя на нее, я забыл, где я…
Ее гибкие руки и ноги, как ласковые змеи, оплели и связали меня.
– Ты не знаешь, как я могу любить, Андрюша!
Чары и мороки кружили и опутывали меня. Я не понимал, где верх, где дно, падая с Анфисой в какую-то бездну… И пусть! В мире нет ничего прекрасней этих совершенных ног, этой груди и живота, этих живых, струящихся в воде волос…
Я падал, мое тело содрогалось, отвечая ласкам Анфисы. Дно приняло нас в мягкое лоно, и колышущаяся тьма укрыла непроницаемым покрывалом. Я видел только Анфису, чувствовал только ее тело. Я захотел обнять, охватить ее всю… но вдруг ощутил себя жалким придатком чего-то большего, невидимого и совсем не ласкового. Это напугало так, что сердце застучало, как бешеное. Сердце? Оно снова стучит? Я непроизвольно дернулся. И ощутил, как что-то жужжит и трясется на груди.
– Ах, – недовольно произнесла Анфиса, притягивая меня к себе. – Ну, что с тобой?
Словно в тумане, я протянул руку к груди и почувствовал что-то маленькое и твердое, словно сердце, пульсирующее под ладонями. Что это такое? Что это? Те…ле…фон, вспомнилось странное, показавшееся чуждым название. Телефон… звонит!
Остатки морока расплывчатыми призраками растворились во мгле. Я сунул руку за пазуху и вытащил мобильник, завернутый в три пластиковых пакета. В темно-зеленой мгле оранжевая подсветка сияла, как фантастический, чужеродный огонь, и я с трудом распознал иероглифы, отобразившиеся на дисплее: Юля!
– Что это? – спросила Анфиса. – Зачем тебе это? Брось, брось на дно!
– Я должен ответить, – пробормотал я, отталкивая русалку. Я вспомнил, что писал Юльке сообщение. И она ответила мне!
– Куда ты? Не уходи, Андрюша…
Я помчался наверх, надеясь успеть до того, как звонок прекратится. Ведь под водой не поговоришь! Плевать, что наверху корабли, что могут увидеть. Я должен ответить!
Экран погас, и мобильник затих. Звонок сброшен, затихла «вибра», и мне показалось, что в руках у меня умерло что-то живое… Я замер. Пользуясь этим, Анфиса тут же оказалась рядом.
– Что с тобой, милый? Куда ты?
Я помотал головой:
– Ничего. Мне надо уйти. Сейчас же.
Она охватила меня гибкими белыми руками, прижимая к себе, но я больше не испытывал влечения. Мне хотелось на сушу, домой, позвонить Юльке и услышать ее голос. Почему-то теперь навязчивость русалки пугала меня. Не без труда я освободился из ее объятий и поплыл к берегу.
– Ну, что же ты? Куда ты? – Русалка следовала за мной, но больше не прикасалась ко мне. – Андрюша!
Ее ласковые причитания заставляли плыть еще быстрее, но я очень скоро убедился: уплыть от Анфисы невозможно. Наконец в изломанной бликами воде показались камни набережной. Я обрадовался, но в спину ударил уверенно-насмешливый голос русалки:
– Ты все равно вернешься ко мне. Ты мой! Знай это.
Я звонил Юльке весь оставшийся день, но она не брала трубку. Может, обиделась, что я тогда не ответил? У нас такое бывало. Хорошо, что не утопил трубу, плавая в Неве с Анфисой… Но Юльке об этом знать не надо. С Юлькой я помирюсь. Обязательно. Мы всегда с ней миримся.
А сейчас – сосредоточиться на работе. Очень нужны деньги. Костику за телефон, долги пораздавать. И потом, люблю независимость, а если ждать маминых подарков, станешь таким, как Пит. За что я его недолюбливаю, так это за то, что он деньги с матери сосет, как пылесос, без зазрения совести. А ведь его мать – инвалид, не представляю, как там она крутится, только Пит не знает слова «нет». Всегда при деньгах, тусуется в клубах, одевается неплохо. Но никто никогда не слышал, чтобы Пит работал. Мне-то что? А то, что не хочу быть на него похожим, и все. «Хомо паразитус» – коротко определил Костик. Он всегда Пита недолюбливал. Я с ним согласен и, когда мама привозит деньги, стыжусь их брать, хотя мама не инвалид и живет нормально. Стыжусь. Но беру…
Новая работа понравилась сразу. Свежий воздух, парки и садики – это не душный прокуренный офис и не вонючая овощебаза. Я вычищал граблями замусоренную «культурными» петербуржцами траву, собирал мусор и пивные бутылки, таскал саженцы и цветочную рассаду, сажал кусты и маленькие деревца. Я видел результат труда, знал, что хотя бы один участок мегаполиса стал чище и красивей. И, если б не постоянно донимавшая жажда, был бы доволен первым рабочим днем. Деньги предлагались небольшие, но, когда работа по душе, это отходит на второй план. Молодежи в бригаде почти не было, но и со старшим поколением я нашел общий язык. Правда, и здесь не обошлось без курьеза.
– Ты что это пьешь? – строго спросил бригадир, которого все звали Шур Шурыч за то, что при ходьбе он шаркал ногами, и его появление можно было услышать издалека по характерным шуршащим звукам.
– Я? Воду, – честно ответил я, опуская темную полуторалитровую бутыль с надписью «Петровское».
– Воду? В пивной бутылке?
– Ну да. А что здесь такого? – Постоянно бегать в магазин за водой я не мог, да и денег бы никаких не хватило, поэтому я нашел несколько пустых бутылей и перед работой наполнял их водой из-под крана.
– А если я попробую? И там пиво окажется? – грозно вопросил Шур Шурыч. – Что делать будем?
Мне стало смешно.
– А давайте поспорим?
– Это ты с пацанами спорь, а я знать должен. – Шур Шурыч отобрал у меня бутылку, но пить не стал, а просто принюхался и, кивнув, вернул обратно:
– Я смотрю, часто пьешь. С бодуна, что ли?
– Просто мне пить постоянно надо, – пояснил я. – Иначе мне плохо становится. Обезвоживание организма.
