волосах.
— Мадам, ваша дочь ждет вас, ей пора начинать урок. — Он слегка склонил голову — ниже наклонить мешали брыжи, — а меня окатил взглядом горячее кипящего масла.
Мари нетерпеливо цокнула языком:
— Где ее гувернантка? Пусть займется с нею. У меня что, ни минуты покоя не может быть? — Подобрав атласные юбки, она ступила на первую ступеньку лестницы. — Кстати, Курсель, — легкомысленно бросила она через плечо, — Бруно подумывает жениться на шотландской королеве. Что скажете на это?
— Приношу поздравления. — Улыбка секретаря была холодной и твердой как лед. — Хотя она вполне может предпочесть джентльмена с независимыми средствами.
— Не думаю, чтоб она была столь переборчива, — откликнулась Мари уже из галереи. — Говорят, она страшно растолстела.
Мы с Курселем проводили взглядом воздушную фигурку, исчезнувшую в глубине Солсбери-корта, затем посмотрели друг на друга. С преувеличенной вежливостью Курсель предложил мне пройти вперед.
— Полагаю, вы слышали придворные новости? — приветствовал меня Фаулер, едва я уселся напротив него в «Русалке».
Таверна стояла на развилке между Финли-стрит и Бред-стрит в Чипсайде, к востоку от огромного собора Святого Павла; сюда сходились купцы, люди преуспевающие. Сидевшие за деревянными столами были одеты в хорошо пошитые наряды, на них были шляпы и береты с перьями, и разговоры они вели о сделках, контрактах, поставках, об исках и займах. Порой за шумом оживленного, приперченного божбой разговора слышался звон монет. В теплом воздухе ощущалось какое-то брожение. Войдя в таверну, я не сразу отыскал глазами шотландца, пристроившегося за столом позади бара. Расчерченный ромбиками окна солнечный свет падал на стол и спину Фаулера. Высокая задняя стенка бара удачно отгораживала наш угол от любопытных глаз и настороженных ушей.
В ответ на его вопрос я покачал головой, и Фаулер наклонился ближе, отводя с глаз челку:
— Сегодня утром я был в Уайтхолле. Сэр Эдуард Беллами арестован за убийство фрейлины.
— Вот как? Так он и был ее любовником?
— Он все отрицает, но, как выяснилось, одета она была в его вещи. Глупец забыл, что на рубашке вышита монограмма.
— Но он не признается в убийстве?
— Еще бы! Говорит, эта девушка попросила его продать пару старых вещичек, а так, мол, он с ней едва был знаком. Правда и то, что фрейлины часто прибегают к такому фокусу — переодеваются, чтобы удрать из дворца, но ему, похоже, никто не поверил. Поволокли его, вопящего и брыкающегося, в Тауэр, а отец Сесилии уже прискакал из Ноттингема, изрыгая пламя и требуя мести. Да уж, невыгодная вышла сделка.
С гримасой Фаулер откинулся на спинку скамьи, а девица из бара тем временем подошла подлить в наши кружки пиво из большого глиняного кувшина. Она пыталась заигрывать с нами, но быстро сообразила, что мы оба слишком трезвы и скучны, чтобы с нами повеселиться. Дождавшись, чтобы девушка отошла, Фаулер поднял кружку:
— Ваше здоровье, доктор Бруно! Рад, что наконец нам представилась возможность поговорить. Наш общий друг поет вам такие дифирамбы. — Он слегка изогнул бровь, намекая на связующую нас тайну.
— Взаимно, мастер Фаулер! — Моя кружка на миг соприкоснулась с его.
Он коротко кивнул, взглядом указывая мне на стол, и одна его рука скользнула на колени, прячась под столешницей. Я не сразу понял, в чем дело, догадавшись же и ругая себя за глупость, вытащил из-под камзола копии посланий Кастельно, только что переписанные Томасом Фелипсом, и сунул их под стол, в раскрытую ладонь Фаулера. Привычным движением мой контакт засунул бумаги себе под одежду и вновь обеими руками обхватил пивную кружку. Я украдкой оглянулся через плечо, но вроде бы никто наших секретных действий не заметил.
— Благодарю вас. Сегодня же отвезу их в Уайтхолл, — едва слышно прошептал шотландец.
— Можно задать вам вопрос?
— Разумеется. — Он даже ладони распахнул, как бы приглашая не стесняться.
— Что вы делаете при дворе?
Впервые я услышал его смех, жесткое лицо расслабилось. Челка вновь упала ему на глаза, когда он наклонил голову, и Фаулер откинул ее назад, чтобы не заслоняла пронзительные голубые глаза.
— Стараюсь быть полезным. Знаете, как это заведено при английском дворе, впрочем, полагаю, как при любом другом. Вельможи отправляют сыновей ко двору в надежде, что им удастся сделать карьеру. Беда в том, что королева одна, а милости ее ищут десятки придворных. — Он прервался, чтобы сделать глоток. — В итоге куча юных джентльменов не имеет иного занятия, кроме как слоняться целыми днями по галереям и коридорам в надежде, что королева будет проходить мимо и обратит на них внимание. А тем временем любой из них может проиграться в пух и прах или вынужден будет поспешно жениться, потому что сделает какой-нибудь девице ребенка, или ввяжется в опасную дуэль. А когда молодые дураки попадают в беду, им бывает страшно или стыдно обратиться за помощью к родителям.
— И они обращаются к вам?
— И они обращаются ко мне. Они очень неопытны, эти юнцы, и обычно чувствуют себя одинокими — им нужен совет, хочется, чтобы кто-нибудь выслушал. К тому же у меня имеются связи в Сити, адвокаты, которые могут расторгнуть брачный контракт, договорятся с кредиторами и так далее. Есть люди, которые предоставят заем, не спрашивая лишнего. Таким-то образом я оказался посвящен во все, что делается при дворе: кто в кого влюблен, у кого что болит, кто с кем в заговоре, порой знаю даже, какие грехи у них на душе. И все эти клочки и урывки сведений в высшей степени интересуют нашего общего друга.
— Конечно, это может пригодиться. Значит, юноши при дворе доверяют вам?
— Они благодарны мне и полагаются на мое умение молчать. Однако едва ли половина из них помнит, как меня зовут, — и тем лучше.
Я с новым интересом присмотрелся к своему собеседнику. Безбородое лицо, волосы не то темно- русые, не то он все же шатен, кожа бледная — ничего запоминающегося за исключением глаз: они горят внутренним светом, зоркие, пристальные. Мягкие и непринужденные манеры позволяют ему сливаться с фоном, он — идеальный наблюдатель. Не диво, что он на высоком счету у Уолсингема.
— Учитывая вашу сугубую осведомленность… у вас не возникало никаких подозрений относительно этого сэра Эдуарда, покуда его не арестовали? — спросил я, приглушая голос.
— Он как раз ни во что не ввязывался. Тихий, спокойный человек. — Фаулер, казалось, сам удивился этой характеристике, запил ее пивом и помахал рукой, требуя подлить.
— Подозревают ли религиозный мотив убийства?
— Я знаю ровно столько, сколько вам рассказал. Вроде бы его родич как-то раз был оштрафован за отказ посещать государственную церковь, но такой родич найдется в любой семье. Эдуарда Беллами никогда не подозревали в приверженности к опасным папистским учениям, если вы об этом. Но, думается, в Тауэре у него так или иначе вырвут признание. Они уж постараются как можно скорее закончить это дело, чтобы королева могла спать спокойно.
Когда он произносил эти слова, его пальцы медленно сжимались и разжимались. Я с трудом подавлял дрожь. Лучше не думать о том, как — так или иначе — вырвут это признание. Летом я видел заключенного после того, как палачи поработали над ним, смерть после такого допроса покажется избавлением. Эта мысль ведет за собой другую.
— Сэр Эдуард хорош собой?
Как раз в этот момент девушка вернулась к нам с кувшином, и Фаулер успел справиться с удивлением и ответить:
— Никогда об этом не думал. Вообще-то я не смотрю на молодых людей с такой точки зрения.
— И я не смотрю, — заспешил я (хватит с меня на сегодня подобных намеков!), — просто хотелось бы понять, соблазнил он девицу или же взял силой.
Удивление так и не исчезло из взгляда Фаулера.
— Знаете, раз уж мы об этом заговорили: не думаю, чтобы женщины считали его красивым. У него
