— И сработало! — подхватил Дуглас, выбивая трубку о край стола. — Прислушайся к разговорам в тавернах: людям кажется, будто Вельзевул вот-вот выйдет из Темзы и сожжет город дотла. Да они усираются от страха, особенно после второй смерти.
— Вторую девушку я не собирался убивать, — впервые в голосе Фаулера послышалось что-то вроде раскаяния. — Но, после того как она назначила тебе свидание у Холбейн-гейт, я заволновался. Сесилия не знала моего имени, однако могла рассказать подруге достаточно подробностей, чтобы меня по ним опознали. Я догадывался, что Уолсингем поручил тебе вести следствие, так что позаботился о том, чтобы и эта девица не заговорила. Решил и это убийство обставить так же, как первое, — пусть всем чудится колдовство или астрология, пусть думают, будто какой-то безумец воплощает апокалипсические пророчества.
— И вправду безумец. Так это ты все время шел за мной по пятам? Ты был тот человек в шляпе перед концертом в Уайтхолле? — Меня скоро прикончат, а я все еще бьюсь над разгадкой.
Фаулер покачал головой:
— Это был Дуглас. Я ждал в лодке на реке. Знал: как только начнется концерт, причал возле кухни опустеет. Девушка явилась, я с ней разделался, снял с себя старый плащ, которым защищал от брызг крови одежду, и погреб к главному причалу. Там меня впустили во дворец, на концерт.
— А Нед Келли и его видения? Какое он имеет отношение к убийствам?
Фаулер и Дуглас переглянулись, нахмурившись.
— Кто такой Нед Келли? — поинтересовался Фаулер.
Я во все глаза уставился на него, потом на Дугласа. Оба они искусные обманщики, мне это прекрасно известно, однако на этот раз вроде бы не притворяются. Так Говард ответил мне правду, когда я спрашивал его о Келли?
— Неважно. Я вот еще чего не понимаю, — заторопился я. — Сесилия убита, а Елизавета жива. Как же ваш план?
— До юбилея еще есть время, — усмехнулся Фаулер. — Приведем в движение другие колесики.
— Имеется в запасе убийца?
— Во Франции полно горячих молодых людей, которые с радостью примут мученичество ради торжества католической веры. Особенно их много среди изгнанных приверженцев Марии. Наш друг Грэй жил последние годы в Париже и сошелся с ними. Яд — более тонкая работа, но молодой человек с пистолетом в кармане… молодой человек, которым можно пожертвовать, чьи связи приведут следствие к Марии… — Он прервался, как будто наскучив разъяснениями.
— Теперь ты все знаешь, Бруно, — бодро вступил Дуглас, поднимаясь и стряхивая пепел с одежды. — И довольно болтать.
— Погоди, а Дюма? — Голос мой взмыл вверх в отчаянной попытке оттянуть расправу.
— Пока ты не явился и не перекупил его деньгами Уолсингема, за возможность заглянуть в переписку посла платил ему я, — продолжал Фаулер. — Когда он сказал, что Мария Стюарт шлет через Трокмортона подарки Генри Говарду, я предложил изрядную сумму за любую вещицу. Мне было все равно что, перстень, брошь, лишь бы представить дело так, словно девица была связана с Марией.
Дуглас уже нетерпеливо поглядывал на молодого сообщника, однако Фаулер почему-то решил, что должен со мной объясниться, может быть в порядке компенсации за обманутое доверие.
— Но Дюма чуть не рухнул под бременем всех этих тайн. Он продавал своих хозяев направо и налево, а таланта для интриги не имел ни на грош. Я видел, скоро он сломается и расскажет тебе, кому продал кольцо. Он клялся, что ничего не говорил, когда умолял меня о пощаде, но я не поверил.
— И я, конечно, стоял следующим в твоем списке? — спросил я, чуть заметно подвигаясь прочь от убийцы, к окну.
Не сводя с меня глаз, он в точности скопировал мое движение.
— Я хотел дать тебе время донести о заговоре Уолсингему, — деловито ответил он. — Я даже надеялся, что ты сумеешь повесить убийства на Говарда. Ты так старался! С другой стороны, рано или поздно ты бы проследил путь этого перстня, и с тобой все равно пришлось бы расправиться.
— Что же посулил вам Иаков? — искренне поинтересовался я, переводя взгляд с одного шотландца на другого. — Сколькими жизнями вы готовы пожертвовать ради него? Должно быть, он обещал вам луну с неба.
— Иаков ничего об этом не знает, — со странной гордостью ответил Фаулер. — Он молод и пока еще религиозен, его замучили бы угрызения совести. Мы преподнесем ему трон, и у него не будет другого выхода, кроме как принять власть и отблагодарить нас.
— А тебя совесть не беспокоит? Ты хоть во что-нибудь веришь? Или только во власть?
Фаулер внезапно расхохотался — громким, искренним смехом, и стал похож на того человека, за которого я его принимал.
— Нет такой веры, которую нельзя было бы истолковать как требуется и поставить на службу политике. Уж это-то ты в своих странствиях должен был узнать, Бруно. Лично я посоветовал бы молодому Иакову встать на сторону Римско-католической церкви, но лишь потому, что так складывается баланс сил в Европе, хотя…
— Довольно, Уильям! — хлопнул рукой по столу Дуглас. — Пора с этим кончать.
— За дверью — зал, полный людей, — напомнил я, возвышая голос, и уловил в нем противную дрожь.
Дуглас слегка наклонил голову и усмехнулся:
— Знаешь, где мы находимся, Бруно? Это Клинк, «пятачок беззакония». В километре к юго-западу начинается власть шерифа графства Суррей, в километре к северу, за Темзой, все подчиняются законам города Лондона. Но этот клочок земли принадлежит епископу Винчестерскому, а ему наплевать. Здесь законы не действуют, сынок. Если бросить твой труп возле борделя, все будут переступать через тебя, покуда вонь не пойдет.
Фаулер покрепче ухватил шпагу. Мне осталось мгновение между двумя ударами сердца, чтобы найти выход. Прежде чем он разгадал мои намерения, я схватил со стола масляную лампу и бросил ему в лицо. Фаулер отскочил, вскинув руку, и рукав его плаща вспыхнул, пришлось ему опустить руку со шпагой и свободной рукой сбивать пламя. Дуглас бросился на меня, но я успел приподнять стоявшую между нами лавку и толкнуть ее на шотландца. Он яростно отбросил это препятствие, но выигранной секунды мне хватило, чтобы уцепиться за подоконник, подтянуться и вывалиться наружу. Я с грохотом свалился на грязных задворках среди чанов с молоком и увидел в дальнем конце двора калитку, выводившую в проулок. Дуглас выскочил в окно в тот самый момент, когда я захлопнул за собой калитку и устремился вперед по туманным улочкам, понятия не имея, куда бегу.
Мне оставалось только бежать, бежать в молочно-бледной ночи. Я слышал за собой шаги — одного преследователя или обоих? — порой мне чудилось их дыхание, а может быть, эхом отдавалось мое собственное. Пульс молотом колотил в уши, белым облачком выходил изо рта каждый хриплый выдох. Узкие проулки, немощеные, разбитые колесами и копытами. Я спотыкался, глаза слезились на холодном ветру; скоро, судя по звукам и направлению ветра, я угадал, что поблизости река. Сворачивая за угол, столкнулся с двумя пьяницами, они громко обругали меня, но больше ни на что задору у них не хватило. Я кое-как разминулся с ними, помолившись мысленно о том, чтобы они задержали и моих врагов. В конце улочки дома расступились, туман чуть рассеялся, и я увидел слева очертания деревьев. Сзади вновь послышались быстрые шаги, я опрометью кинулся вперед, подальше от домов. Земля под ногами внезапно раздалась, и я чуть было не свалился в воду: в этом месте канал, отходящий от реки, глубоко врезался в берег. Предостерег меня резкий запах сточных вод, и я, вовремя остановившись, развернулся и побежал вдоль берега, глядя себе под ноги. Вскоре из тумана проступили узкие деревянные мостки.
Я бежал, не отдыхая, не оглядываясь назад, хотя грудь уже горела огнем. Справа выплыло огромное здание, высокая круглая башня с кремневыми стенами. Запахло кровью и экскрементами, острая животная вонь, под ногами вместо земли — мягкая солома. Это Пэрис-Гарден, площадка для медвежьих боев. Здесь можно спрятаться, промелькнуло в голове. Держась поближе к стене, я стал обходить манеж, пока не нашел низкие двойные двери, через которые животных выпускали на арену. Перелезть через эту преграду не составляло труда, и я попал на широкую круглую площадку, обрывки тумана казались здесь призрачными фигурами. В центре высился столб с повисшими на нем цепями, по кругу шли три ряда деревянных сидений
