распугали всех лошадей.
Илуге стиснул зубы.
– Я должен за ней поехать. В одиночку мне туда не пробраться.
– Ты забыл, что и ты не должен покидать племя без согласия главы рода… или самого хана, если у тебя его нет. А я тебя не отпускал. – Марух слегка пошевелил пальцами, словно в задумчивости. – За неисполнение воли хана полагается смерть. В конце концов, ты ведь ни разу ее не видел. Твоя ли она мать – или тебе наплели сказок, которым слишком хочется верить бывшему рабу?
– Я просил Крова и Крови и был принят. Я не раб. – Илуге надеялся, что его голос все-таки не дрожит. Его мышцы были напряжены до боли.
– Да, – хан подбадривающе развернул ладони, – ты воин. А воин обязан повиноваться своему хану. Теперь иди. Ты утомил меня. – Марух смотрел на него в упор, готовый крикнуть своих горганов в любую минуту.
Илуге встал. Вся ярость, вся боль куда-то ушли. Так с ним бывало, когда он действительно принимал решение. Единственное из возможных. Он тоже улыбнулся, наклоняя голову в почтительном поклоне.
Удивленный этой внезапной переменой, Марух заинтересованно приподнял брови.
– Я обрадован твоей… дисциплиной, ургаш. Именно так следует служить хану.
И он милостиво кивнул. В этот момент Илуге не спеша снял шапку, ухватил на затылке прядь своих волос, скрутил в узел. Недавно отросшие волосы были слишком короткими, и он срезал их широким, неровным клоком.
– Хану следует повиноваться. Для меня моя мать стоит того, чтобы умереть за нее, – ответил Илуге. – А для тебя, великий хан?
– Ты вызываешь меня на поединок? – взревел Марух, побагровев. Он этого никак не ожидал.
– Да. Прямо сейчас. Время дорого. – С этими словами Илуге вышел из ханской юрты, показал ошарашенным стражникам завязанную в узел прядь своих волос – Знак Поединка, и насадил их на копье с ханским бунчуком, развевавшимся перед юртой.
– Этому не бывать! – ревел разъяренный Марух за его спиной. – Джунгары не примут иноземца!
– Если ты откажешься от поединка, я первый назову тебя трусом, – громко сказал Илуге. Он был абсолютно, неестественно спокоен – только лица людей и предметы вдруг стали какими-то резкими, волна тончайших запахов и звуков ударила в него.
Марух выбежал из юрты в тот момент, когда Илуге резким ударом в шею сшиб стражника, пытавшегося его задержать, и снял с перекладины на бунчуке огромный сигнальный рог. Низкий, хриплый рев завибрировал в морозном воздухе. Со всех сторон начали появляться воины, женщины, дети – рог служил знаком важного события и в последнее время стал символом тревожных перемен.
– Ах ты, щенок! – заорал Марух, окончательно выйдя из себя. – Хочешь Поединка – будет тебе Поединок! Расчистить место! Онхотоя сюда! Живо!
К тому моменту, как расчистили место, собрались почти все. Илуге знал, почему так злится хан, – не так давно большая часть родовитых горган-джунгаров, поддерживавших Маруха, откочевала, посчитав, что он достаточно упрочил свое положение. Люди вокруг молчали настороженно и недобро.
Марух поднял руку и постарался говорить медленно и звучно, как подобает его сану:
– Слушайте меня, люди Волка! По законам, установленным предками, каждый джунгарский воин может стать ханом. Это незыблемо, как Вечно Синее Небо. Для этого он должен победить хана в честном поединке, чтобы вами не правил слабый или трусливый человек. И это так. Вы видите прядь волос на ханском бунчуке. Человек по имени Илуге вызвал меня, хана всех джунгаров, на поединок. По обычаю следует спросить племя: примут ли джунгары человека по имени Илуге, если он победит?
Вновь воцарилась тишина. Илуге почувствовал, как холод ползет по позвоночнику. Если никто не скажет «да», поединку не бывать, и тогда он пожалеет о том, что не остался у косхов.
– Примут, – четко сказал Чиркен, буравя Маруха ненавидящим взглядом. После его слов по рядам пронесся изумленный вздох.
– Примут, – прогудел Ягут, и его подхватили Унда с Чонрагом.
– Примут, – улыбнулся Онхотой.
– При-и-мут! – заревели следом сотни глоток.
Илуге почувствовал себя так, словно хорошо хлебнул из бурдюка. Его щеки залил горячий румянец.
Лицо хана перекосила гримаса злости: он явно рассчитывал оставить Илуге в неловкой, враждебной тишине, а следом выгнать, как гонят шелудивого пса, осмелившегося войти в жилище.
– Да будет так! – рявкнул он. – Принесите мой меч!
Меч Илуге был с ним, когда он пошел к хану. Перед входом его по обычаю отдавали, и сейчас горганский стражник с неохотой протянул его. Илуге вынул из ножен клинок Орхоя, с грустью и благодарностью погладил синеватую поверхность клинка. Посмотрел в небо.
«Да пребудет с тобой удача, где бы ты ни был». А ему придется справляться самому. Когда-то его ужасно злило и лишало уверенности присутствие внутри себя воина, чья слава и опыт настолько превосходили его собственные. Он испытывал стыд и бешенство от подвигов, совершаемых в его теле другим. А теперь – только теперь – понял, насколько привык к этой уверенности в своих силах, с которой жил последнее время. А если сейчас он совершит ошибку? Внутри зашевелился страх.
Илуге резко одернул себя. Где-то там, в незнакомой стране, в клетке на площади умирает лишенная одежды и пищи женщина. Каждое мгновение выпивает ее жизнь по капле. Он не должен думать ни о чем, кроме этого. И не имеет права на поражение.
По обычаю они разделись до пояса, невзирая на то, что мороз ощутимо покусывал тело: так подчеркивалось, что на противниках нет брони, а в потайных карманах – оружия. Илуге за этот год значительно раздался в плечах, и по силе, пожалуй, не уступал Маруху. На стороне горгана было преимущество в опыте. На стороне Илуге – его молодость.
Онхотой ударил в свой бубен и противники начали сходиться.
«Я не могу проиграть, – промелькнуло в голове. – Онхотой предсказал мне другую судьбу».
Илуге уже не мог рассчитывать на пренебрежение к мальчишке, которое когда-то помогло ему поединке с Тулуем: слава за ним, пожалуй, шла большая. Но и он уже не был настолько неопытен. Глаза как-то сами собой отмечали, как двигается противник, как переносит вес тела, готовясь к очередному выпаду. Меч Орхоя привычно холодил руку. Левая рука слушалась прекрасно.
Марух привычно вскинул меч и закрутил его над головой, не столько нападая, сколько демонстрируя свою силу. Следом он перешел к серии быстрых выпадов, проверяя реакцию противника. Мечи встретились и зазвенели. Простая пока атака – наносить удар за ударом, проверяя, насколько вынослива у противника ведущая рука. Однако Илуге почти полгода берег левую руку и вынужден был все делать правой, а потому сейчас именно Марух с некоторым изумлением был вынужден сменить тактику. Меч Илуге оставался такими же быстрым и твердым и легко парировал обманные финты, которыми заканчивалась серия ударов и которые позволяют выбить меч из ослабевшей руки.
Схватка набирала силу. Марух заметил, что Илуге бережет левую руку, и усилил нажим. Удары клинков слились в неумолкающий переливчатый звон, и Илуге был вынужден отскочить, когда лезвие на волосок прошло рядом с его едва зажившим плечом.
Однако он тоже заметил кое-что важное: Марух привык биться в конном бою, а потому большинство его ударов были нацелены в верхнюю часть корпуса и ложились широко, с размахом, открывая некоторое пространство для быстрых колющих выпадов. Илуге еще отступил, обдумывая тактику.
В этот момент вышло солнце и заиграло на клинке Маруха, умело направленному ему прямо в глаза. Илуге инстинктивно ушел вбок, и только это его спасло: сверкающий меч уже пропорол воздух в том месте, где он только что стоял.
Однако Марух слишком хотел достать Илуге, и потому инерция пронесла его на шаг вперед. Немного – но вполне достаточно, чтобы, резко крутанувшись и присев, молниеносно полоснуть по ногам противника. Марух взвыл. Удар вышел не слишком сильным, пришедшись чуть выше колен, но из обеих ран обильно полилась кровь. Теперь Марух понял, что у него есть шанс выиграть только до тех пор, пока его еще в полной мере слушаются ноги. Он пошел на Илуге напрямую, и силы в его руках оставалось еще столько, что прийдись удар на незащищенное тело Илуге, он бы рассек его надвое. Ему удалось пару раз оцарапать Илуге, однако тот избрал довольно изматывающую, но подвижную тактику, кружась вокруг противника,
