«Ах ты, врунья!» — сказала она себе.
Когда агентство «Райан-Дэви» начинало работать, Лори была одной из лучших моделей, но все это далеко позади. Предложения сыпались новеньким и свеженьким — Кэрри Ричардс, Еве Парадайз.
— А я слышала, было собеседование насчет «Ролэйдс». Почему меня не позвали?
— Лапуля, там выставили условие — не старше восемнадцати.
— Я вполне сойду за восемнадцатилетнюю. Посмотри, мне только что дали результаты проб, ты только взгляни на эти контрольки!
— Кто снимал?
— Арон Кентер.
Ого, подумала Чарлин, услышав имя: этот Арон брал сто пятьдесят долларов за сеанс. Господи, всего несколько лет назад уйма фотографов за честь бы почла сделать съемку Лори Глори бесплатно!
Чарлин рассматривала фотографии через увеличительное стекло, отмечая для себя мешки под глазами, морщинки и расширенные поры.
— Тебе, какая больше нравится? — не без тревоги спросила Лори.
Да никакая — на всех видно было, как Лори напряжена, как она изо всех сил старается выглядеть помоложе. Чарлин прекрасно знала, что такое эти десять, а то и пятнадцать лет переходного периода: модель уже не может позировать в качестве юной девушки, но еще не готова взять на себя роль милой домохозяйки средних лет или одну из характерных ролей. Просто невозможно подыскать себе работу в этот период. Исключение составляют только те модели, которые пробились в актрисы или хотя бы в мастера разговорного жанра. Только в этом случае с тобой будут возиться гримеры и фотографы. Если же ты обыкновенная модель, то должна быть юна и свежа. А всякого рода «бывшие» типа Лори — это пустой номер, сколько бы они ни суетились.
— И фотографии прошлых лет тоже годятся, — не унималась Лори, — взгляни на мой альбом, Чарлин, и ты убедишься.
Ну что там смотреть, Чарлин и так помнила альбом Лори. Большая часть снимков устарела. Лори что, не понимает: на Мэдисон-авеню требуются модели современного облика. И соответствующие фотографии. Чарлин бесцельно перелистывала альбом.
— Ты, наверное, слышала, я получила развод и переехала в город, — щебетала Лори. — Мне опротивел загородный дом! И вообще я довольна, теперь хоть смогу активней работать.
— Прекрасно.
— Ладно, побегу. Мне пора к парикмахеру. Я решила высветлить немного волосы.
— И правильно, — одобрила Чарлин, — на блондинок спрос выше.
Солнце склонялось к закату, и уже можно было поднять шторы. Чарлин потянулась к шнурку. Ее лицо выдерживало освещение такого рода. Однако следовало проверить, так ли это. Стоя у окна, Чарлин достала зеркальце и придирчиво осмотрела себя. Для женщины, которой уже шестьдесят с хвостиком — не ваше дело, велик ли хвостик — она держит отличную форму. Она не позволила себе располнеть и сохраняла свой вес, несмотря на неумеренное потребление алкоголя. Фигура у нее в порядке — только без одежды можно судить о том, насколько постарело тело. Узлы на ногах она удалила в прошлом году — хирург отлично справился со своей задачей. Парикмахер Пьер — тоже гений: как он один раз подобрал краску для ее волос, так и держит их абсолютно в одном цвете, ни светлее, ни темнее. Кожа в кондиции — маски и массаж дважды в неделю делают свое дело. Вообще-то зеркальце подсказывает, что пора подумать и об очередной глубокой чистке. Три года назад хирурги убрали мешки из-под глаз, но они уже начинают опять обозначаться. Годика через два придется делать новую пластическую операцию.
Чарлин защелкнула крышку пудреницы и налила себе виски. С улицы поднимались к окнам звуки манхэттенского предвечернего столпотворения. «Город живет себе и живет, а ты вдруг оказываешься старухой», — подумала Чарлин.
Господи, как она всегда презирала это слово — «старуха». Никогда не употребляла его применительно к себе. Чарлин Дэви не может быть старухой. Просто она не так молода, как прежде. Постарше. Вот так.
Оно, конечно, никто тебя больше не лапает, никто не запускает руки под юбку в ресторане. Сидишь и смотришь, как мужчины проделывают с молоденькими то же, что раньше проделывали с тобой. Даже слова говорят те же самые. Начинаешь понимать, что годы проходят, а ситуации повторяются одни и те же, и так тошно при мысли, что ничего ты не понимала, когда была непревзойденной красавицей, верила во всю эту шелуху, не хотела признаться себе в том, что тебя попросту использовали, да-да, именно использовали все эти вонючие старики и вонючие молодые парни, плейбои, извращенцы, мужья, любовники, никому и дела не было до того, что ты собой представляешь как человек, все только упивались собственным тщеславием: а как же, такая неслыханная красавица рядом с ним. Ты — штрих к автопортрету каждого из них, продолжение их эго, символ их преуспеяния в мире.
Чарлин налила себе еще и со злостью завинтила пробку на бутылке. Уоррен, дрыхнувший под столом, проснулся и заворчал. Курт насторожил уши и вопросительно уставился на собрата.
— Ах, вы, мои собачки! — громко сказала Чарлин. — Мои любимые! Единственные существа мужского пола, на которых я могу рассчитывать.
Она вздохнула и провела ладонями по телу. Черт, похоже, с прошлого месяца печень здорово увеличилась.
— Привет, Чарлин!
В дверях стояла Кэрри Ричардс — рабочая сумка и альбом в руках, солнечные очки на лбу, волосы перехвачены сзади мужским носовым платком.
— Кэрри! Тебя-то я и хотела видеть, моя девочка. У меня есть для тебя потиражные.
Чарлин выдвинула ящик стола и стала перебирать стопку чеков.
— Ага, все нашла. Семьдесят долларов от «Дженерал фудз» за второй показ, зубная паста «Колгейт», мыло «Пальмолив», шампунь «Хало» — сто четырнадцать долларов. Так, еще есть: семьсот пятьдесят долларов от «Джей Уолтера Томпсона» и от «Томпсона» же за мыло «Люкс» триста восемьдесят и четыреста десять. Будут и дополнительные выплаты, но те придут попозже.
— Эти тоже удивительно кстати, — Кэрри спрятала чеки в сумку.
— Кстати! — откликнулась Чарлин. — Кстати, я давно собиралась сказать тебе одну вещь.
— Что такое?
— Понимаешь, у тебя есть незначительный, но все-таки заметный южный акцент. Ты не подумай, акцент действительно небольшой, но я слышу, как ты иногда тянешь гласные. Поработай над собой, а?
— Обязательно.
— Кто в нашем бизнесе всерьез и надолго, им всем приходится брать разного рода уроки. Когда молоденькая девушка только приходит к нам, она может все компенсировать юностью и новизной своего облика. У нас ведь новизна — это все! Но проходит время и приходится сталкиваться с конкуренцией, а для этого требуется профессионализм. Я бы хотела, чтобы ты начала два раза в неделю брать уроки у Берта Кнаппа. Берт — лучший преподаватель во всем городе. Думаю, тебе также надо начать брать уроки балета и актерского мастерства, заняться своим лицом у Бергмана и ходить в гимнастический зал Куновского.
— И во что мне обойдется все это? — спросила Кэрри.
— Сотня в неделю, не больше. Сумма, не облагаемая налогами. Приходится тратить деньги, чтобы иметь возможность заработать их. Позволь себе расслабиться — и тебя обойдут другие.
— Я понимаю, Чарлин, ты права, но…
— Что — но? В чем дело, кисуля?
— Чарлин, ты знаешь, как я живу. На себя не остается и минутки, все поглощает работа. Я несусь, несусь, несусь куда-то, надо пройти через два десятка собеседований, чтобы получить одну рекламу. Хорошо, реклама достанется тебе, но тогда начинаешь тревожиться: будет коммерческий показ или фирма решит придержать ролик и меня вместе с ним? А если ролик идет, даст он деньги или нет? Ну что это за жизнь: с утра до ночи мотаешься по всему городу, ожидаешь в приемных, прыгаешь из одного такси в другое, все время надеешься, что есть в тебе нечто неопределимое, нужное представителям фирмы для рекламы их товара. Да только никто не узнает, что это такое. Но устаешь не от самой беготни, а от того, что никогда не испытываешь удовлетворения. Я, например, все, жду возможности заработать большие деньги, такие большие, которые позволили бы мне жить, как я хочу. Понимаешь, Чарлин, я очень хорошо знаю: мне
