— Ну.
— Чего ну? Драпанут, и след простынет.
Махтуров, потемнев, выдавил желваки на скулах.
— Эти не драпанут. Если хочешь — сам с ними пойду.
— С каких пор ты к ним верой проникся? — Закусив удила, Павел уже не думал и не заботился о том, что не пристало ему выяснять отношения с подчиненным командиром на глазах у бойцов. Какая-то чуждая неосознанная сила подмывала его на резкость и грубое слово. Наверно, это страдало его ущемленное самолюбие. Не ожидал он такого подвоха от Махтурова.
— Не гони пургу, ротный! — выступил вперед Ростовский. — Ты нас в бою видел? Мы первыми в окопы к фрицам ворвались и пулемет вместе с Махтурычем закидали. Я двух гитлерюг в траншее завалил. Махтурыч знает.
— Штрафник Краев, — поднимаясь из-за стола и надвигаясь на солдата с недвусмысленным угрожающим видом, потребовал Павел. — Сначала доложите как положено о цели прибытия, а когда разрешу — разговор вести будете.
В блиндаже все притихли, почувствовав назревающий скандал. Павел услышал, как за спиной, швырнув в сердцах ложку, двинул, поднимаясь, стулом и пошагал в дальний конец Грохотов.
Краев, не дрогнув, выдерживает напор Колычева, тянет замедленно, с усилием руку к ушанке, но, подстегнутый требовательным взглядом, подтягивается, добавляет руке четкости.
— Гражданин ротный, штрафник Краев прибыл для выполнения боевого задания по взятию языка.
Павел берет себя в руки. Чем, собственно, не устраивает его Краев с дружками? В самом деле думает, что побегут к немцам? Чепуха. Это он зря, по вздору. Ни к каким немцам урки не побегут.
Но тогда что? Да, есть приказ, запрещающий посылать в разведку штрафников из числа уголовных элементов. И Махтурову этот приказ известен, да и уголовникам тоже. Пожалуй, в этом суть.
— Ротный, — почувствовав перемену в настрое Колычева, заторопился Краев. — Вот мы трое, я, Кисет и Барыга, — мы по соннику привычные работать, нас ни одна собака не учует. Лучше нас никто не сработает… Без понтов.
— А фамилии у них, Краев, есть? Или они с кличками на свет народились?
— Ну, Колодин и Данилин. Чё фамилии-то? У нас их по нескольку штук на каждого. Мы дело предлагаем.
Противясь себе признаться, Павел в глубине души все же сознает, что, будь на то одного его воля, уговаривать его бы не пришлось. Если исходить из здравого смысла, а не из приказа, и думать о пользе дела, то посылать за языком надо уголовников как обладающих для этого соответствующей практической подготовкой. То есть идти на нарушение приказа, четко представляя, на что идешь. Приказ не может охватить всего многообразия конкретных ситуаций, но в отличие от правил, где допустимы исключения, исключений, к сожалению, не допускает. Но будь что будет.
— Не сомневайся, ротный. Сработаем в чистом виде. Ты лучше, пока мы ползаем, ксиву пиши, чтобы справилы об освобождении нам выдали.
— Ладно, — уступает Павел, хотя отдает себе отчет, что делать этого ему все-таки не следует. В случае неуспеха самодеятельность с разведкой ему даром не пройдет. — Пойдете втроем или еще двоих для прикрытия выделить?
— Втроем. Мы за себя в ответе. За других не знаем.
— Хорошо. У вас есть два часа на сборы и отдых. Выполняйте.
— Только на честняк играем, ротный, — оборачиваясь от двери, условливается Ростовский — Краев. — Если фрица притащим, чтобы ксивы готовы были. Резину тянуть не будешь.
— Если языка возьмете, даю честное слово — лично за вас перед комбатом ходатайствовать буду.
— Смотри, ротный, заметано. При свидетелях.
— Красноармейские книжки оставьте взводному. Никаких документов, кроме медальонов, при себе не оставлять. Немцы обычно обвязывают трупы веревками и тянут их за собой. Лежите и ждите. Если не получится взять сразу — можно обрезать веревку. Не поймут — приползут снова.
Через два часа три тени выбрались из окопчика наблюдателя и, перебегая до ближайшей гривки кустарника, там пластались. Когда взлетела осветительная ракета, под гривкой никого не было.
До полуночи в роте продолжались подготовительные работы к утренней атаке. Звонили из штаба Боровицкий и Сухорук, приходили с докладами взводные. Готовя строевую записку, Колычев вывел окончательную цифру потерь: сорок семь человек убитых, восемьдесят пять раненых. Ровно полроты. И хотя цифра потерь не стала для него неожиданностью, но подтолкнула к невеселым размышлениям о завтрашнем дне. Завтра наверняка будет похуже. Кто кого, без вариантов.
Но чем бы Павел ни занимался, мыслями он постоянно возвращался к высланной разведке. Несколько раз он выходил в траншею, вглядывался и вслушивался в то место, где должны были находиться его разведчики. Но там было все тихо.
Не заметно было никакого беспокойства и движения и в окопах у фашистов. Только ракеты с равными промежутками зависали над нейтралкой. Опасаясь ночной вылазки, немцы старательно освещали склон. Но пулеметной стрельбы не вели. Только светили.
Тишина почему-то тревожила. Хотя, казалось бы, наоборот, должна была успокаивать: по крайней мере не обнаружены. Так и не дождавшись результата, незаметно задремал, сидя за столом.
Вернулись разведчики в три часа ночи. Ввалились в блиндаж ротного злые, продрогшие, в извоженных грязью шинелях и сапогах.
— Пустышку, мы, твари, вытянули, — сумятясь неудачей, стал докладывать Краев. — Ни одного гада не удалось выудить. Сидят в окопах, матерятся, а вылазить — не вылезают. Видать, до фени им трупняки. Вон Барыга последнего мертвяка совсем под носом у них блочил, слышал, как матерятся, а за бруствер не вылезают.
— А ты где, Краев, по-немецки понимать научился? — со скрытой иронией спросил Павел. Он был даже рад, что кончилось все именно так, без шума и огласки, что поначалу пропустил сообщение Краева о Барыге, действовавшем перед самым носом у фашистов.
— Да нет, ротный, мы по фене ботаем, а по-ихнему не волокем. Но все равно понятно, что лаются, друг друга кроют.
— А это у вас что? — показал глазами Павел на оттопыренные карманы шинелей и выпиравшие бугорки на груди.
— Мы, ротный, пока около мертвяков лежали, ранцы ихние поблочили. Жратвы у них там от пуза—и консервы, и галеты, и бацильное дело. И фляжки со шнапсом у каждого на поясе. Барыга сначала хотел двоих-троих обшмонать, для согрева. Ну, а после мы уж всех до последнего взяли…
— Ранцы? Они что — в ранцах в атаку шли? Ерунда какая-то.
— Ну, так, а где ж бы мы тогда взяли, — развел руками Краев, начиная и сам с усилием что-то соображать, чего раньше не сообразить вроде нельзя было, но не сообразил.
— Странно. И не ранцы вас потрошить посылали. Баки мне забиваете.
Шевельнулось недоброе предчувствие.
— Ранцы мы между делом, ротный. Если б появился кто — захомутали бы гада. А так… Не пустыми же назад ползти. Мы и ксивы все их позабирали. Вот, смотри. — Краев суетливо полез за пазуху рукой, извлек из нагрудного кармана несколько солдатских книжек и протянул их Павлу. Пошарив в боковом кармане брюк, достал и присовокупил к ним какой-то значок, показавшийся Колычеву немецким орденом. — Ты, ротный, нам верь. Куда хошь кинемся, только скажи.
— Говоришь, Барыга под самую траншею ползал? — Павел только теперь осознал смысл слов Краева о том, что напарник блочил последнего мертвяка под самым носом у фашистов: мины! Значит, не ставили и не ставят.
— Ну. Говорю же — верь.
Павел отмахнулся рукой.
— Ладно. Идите отдыхайте. Тебя, Краев, я знаю, а фамилии Кисета и Барыги записать надо. Если не
