останутся.
— Сам ты тупорылый. Блатняга! Не отцепишься — автомат возьму. Ответишь за чурку.
— Пусти говорю!
— Не велено никого, кроме взводных, пускать!
— Я и есть от взводного. Меня взводный послал!
— Кто там, Имашев? — Вскинувшись на топчане,
Павел поспешно натягивал на себя гимнастерку. Надо же — проспал. — Пропусти!
— Так что, гражданин ротный, командир взвода велел передать, что из нашего взвода трое ночью исчезли. Оторвались.
Штрафник незнакомый, даже лица припомнить не мог.
— С какого взвода? Кто тебя послал?
— Огарев прислал. С концами ушли и на утреннюю поверку не явились.
— Взводный где?
— По чужим землянкам ищет. Может, водяру где нашли и бухают. А так — куда деться? Некуда вроде.
Серьезное ЧП в роте, а Колычев рад. Нашлись кровники Сачкова. Почуяли запах жареного, ударились в бега.
Наспех сполоснув лицо, заспешил в третий взвод. Огарев вернулся не скоро. Один.
— Нет их нигде, ротный. Все землянки в округе излазил — пусто. Во взводе охраны был, там как раз ночное оцепление возвратилось. Никто их ночью не видел. Говорят, никак мимо их постов проскользнуть не могли. Как сквозь землю провалились.
У Павла последние сомнения отпали. Раз до сих пор во взвод не вернулись — дезертировали.
— Вот и ответ на вопрос, кто Сачкова убил. Все сходится. Третий взвод, и труп около него тоже из третьего. Кто ушел?
Огарев снял шапку, отер ею взмокший лоб.
— Окруженцы, из брянских. Один даже в партизанах был. Сачкова никаким боком не касались, — он в недоумении развел руками.
— Значит, касались. По формальным признакам о людях судим, потому и не знаем.
— Если только в карты его уркам проиграли… — предположил Огарев.
— В карты? — Самому Колычеву такая мысль в голову не приходила. — Не исключено. Имашев говорил, что Кныш опять там бурную деятельность развил.
— Опять Кныш? Везде успевает.
— Прекратить все игры! На губу гада отправлю.
В запальчивости Павел не замечал, что предъявляет требование Огареву, хотя Кныш был солдатом первого взвода и являлся подчиненным Махтурова.
Но как бы то ни было, следовало немедленно докладывать о происшествии комбату.
— Действуйте с Махтуровым по дневному распорядку, я — в штаб.
Кстати или некстати, но в кабинете Балтус был не один — вместе с оперуполномоченным Андриановым. Чаевничали.
Балтус выслушал доклад Колычева бесстрастно. По губам Андрианова пробежала усмешка.
— Почему трое? — Не находя подтверждения своим мыслям, Балтус посмотрел на оперуполномоченного.
— Странно, товарищ майор. Очень странно, — Андрианов общупал Колычева испытующим недоверчивым взглядом.
— И как несет службу наша охрана? Я предупреждал, что из второй роты возможен побег.
— Мы тоже с заградчиками связывались, предупреждали, что возможен случай дезертирства. Дороги перекрыты, далеко не уйдут. Да и здесь кое-чего выясним… — Андрианов вновь выразительно посмотрел на Колычева. По всей видимости, он его в чем-то подозревал. — А расстрелять дезертиров надо будет перед строем, товарищ майор. Для пущей наглядности.
— Опять у вас с дисциплиной плохо, комроты, — насупился Балтус. — Не вынуждайте меня принимать меры.
— Зато в остальном у него все прекрасно. Везунчик вы, Колычев. Определенно, — с подтекстом заключил Андрианов.
А через трое суток дезертиры были найдены. В заброшенном складском хранилище, где валялись пустые бочки из-под бензина и солярки. Три обезображенных трупа с черными лицами и вытекшими глазами лежали вокруг трофейной канистры с антифризом. Рядом стояла и бочка, откуда был слит антифриз в канистру.
Бочку с антифризом не уничтожили, а на Новый год в роте Заброды случилась поголовная пьянка. Доморощенные умельцы смогли выгнать из антифриза чистый спирт.
После Нового года жизнь в батальоне потекла обычным для тыла чередом. Комбат не зря указал Колычеву на дисциплину, и Павел строго придерживался установленного распорядка дня. В других ротах штрафники на тактических занятиях «давили сачка», травили байки, ожидая постановления Военного совета фронта о снятии судимости и переводе в другие части, а вторая рота отрабатывала программу учений полностью, без отступлений и послаблений.
— Как только тебя не костерят мужики, — признался однажды Махтуров, — и дракон, и дрочила, и урод. Может, не стоит гусей дразнить? Стариков-то чего муштровать? Придет пополнение, тогда и отрывайся на полную катушку.
Но Павел стоял на своем. И ждал. Андрианов его не беспокоил, сам он к нему дороги не находил. Но кое-кто из штрафников в особом отделе побывал. Кто на что подписался?
Наконец, в середине января поступил в штаб батальона приказ маршала Рокоссовского по войскам фронта, в котором объявлялась реабилитация штрафников, представленных к снятию судимости, с предписанием прибыть на пересыльный пункт армии. Получить назначения и убыть к новым местам службы.
Колычев с Упитом как раз в штабе, с докладами, у комбата находились. Смогли первыми, воочию, ознакомиться с постановлением Военного совета фронта и приказом командующего фронтом.
В списке счастливчиков — тридцать семь фамилий.
Жадно пробежался глазами по поименному столбцу. Ни Махтурова, ни кого-либо еще из второй роты в списке не увидел. Себя тоже.
Отказываясь верить, но уже понимая, что верить надо, шагнул на тяжелых, непослушных ногах к столу начальника штаба Сухорука.
— А что же с моими? Моих почему-то ни одного нет?
Сухорук взял в рот беломорину, но не для того, чтобы закурить.
— Все представления от второй роты комбатом были отклонены. Скажи спасибо, что медаль получишь.
— Спасибо! — Павел швырнул листок на стол.
Тщательно сохраняемое спокойствие разлетелось вдребезги. Еще не сознавая, что сделает в следующую минуту, мимо сочувствующих глаз Упита, выскочил в коридор. Бился и рвался в нем голос Ульянцева: «Не знаешь ты комбата!»
Махтуров только глянул ему в лицо, когда он ввалился в землянку, и все понял без слов. Подхватив автомат, кинулся в дверь.
Павел не стал его удерживать. Раздергал на себе шинель, ремни, швырнул на топчан, заорал:
— Имашев! Водки мне!
Ординарец испуганно шмыгнул за дверь, вернулся с трофейной бутылкой вина…
Среди ночи он проснулся от того, что кто-то усиленно тормошил его за плечо и что-то невнятно бормотал при этом. Ложась спать, Павел приказал Имашеву, чтобы его попусту не тревожили.
— Чего еще? — недовольно произнес он, намереваясь сорвать зло на ординарце.
— Так что, гражданин старшина, вы не ругайтесь только. Тут, бякиш-мякиш, солдат повесился. Я на
