Дэмиан, который был настоящим другом и на которого всегда можно было рассчитывать, мягко сказал, стараясь не обращать внимания на тающую веру в клиента:
— Если вы не собираетесь предъявлять мистеру Мэлком-Смиту обвинения, в чем я не сомневаюсь, то обязаны отпустить его домой.
Мистер Уголовный Розыск и бровью не повел.
— Вы вернулись в Лондон, чтобы что-то взять. То, что вы забыли. Полагаю, речь может идти о заметках к выступлению на собрании «Сельского альянса». Конечно, это совпадение, но там присутствовал начальник полиции Уэссекса.
Джимс пытался вспомнить, говорил ли он на собрании о потерянных заметках и о том, что за ними пришлось возвращаться. Но не мог.
— Мистер Мэлком-Смит?
Судя по тону, они решили выставить его в смешном виде. Джимс подумал, не попросить ли их, чтобы полиция не разглашала его признание? Согласятся ли они? Или остается рассчитывать только на удачу? Кажется, процедуры, о которых он читал в газетах и которые предшествовали судебным разбирательствам об убийствах и других преступлениях, предусматривали сохранение тайны. Полиция никогда не сообщает средствам массовой информации, почему арестовывает подозреваемых или предъявляет обвинение, признаются ли подозреваемые или предоставляют алиби. Должно быть, закон запрещает им это делать. Уже не в первый раз Джимс пожалел, что не изучал право вместо истории и не проходил практику в уголовном суде.
— Мистер Мэлком-Смит?
— Хорошо, я приезжал в Лондон. — Он не осмелился посмотреть на Дэмиана. — Как вы догадались, я забыл документы. Выехал в начале второго и был вынужден остановиться, чтобы перекусить в… кафе на автостраде А30. — Дэмиан издал какой-то звук, нечто среднее между сопением и рычанием. Или Джимсу только показалось. — Точно не знаю где. Возможно, они меня запомнили. Поток транспорта был очень плотный. Я попал… домой только к семи.
Ему показалось странным — и несколько сбивало с толку, — как полицейские восприняли его признание. Не комментировали. Не сказали: «Вы лжете» или «Почему вы не сказали нам правду раньше?» Такое впечатление, словно они привыкли к эпидемии лицемерия и не ждали от него иного. Джимсу стало не по себе.
— Значит, вы поехали домой, мистер Мэлком-Смит?
Теперь ему ничего не оставалось, как говорить правду.
— Я оставил свои заметки у приятеля.
— Ага, — сказала инспектор Строгость. — И где бы это могло быть?
Джимс назвал адрес Леонардо. Ему показалось, что сидевший рядом с ним Дэмиан вздохнул и вздрогнул, хотя, когда он повернулся к адвокату, тот сидел абсолютно неподвижно и выглядел спокойным. Джимсу хотелось упасть перед полицейскими на колени — точно так же, как Зилле перед ним, — и умолять их ничего никому не говорить, поверить ему на слово. Однако он остался сидеть, и выражение его лица не изменилось.
— А мистер Нортон подтвердит ваши слова?
Начав говорить правду, остановиться уже невозможно.
— Мы увиделись только в половине девятого. Я выходил, чтобы поужинать, и столкнулся с ним.
— Значит, вы покинули Кастербридж в… когда именно? В половине второго?
— Примерно, — сказал Джимс.
— И добрались до Глиб-террас в семь? Пять с половиной часов, чтобы проехать сто пятьдесят миль, Джеймс?
Какие-то его слова, а может, сам факт признания лжи уронили его в глазах полицейских. Он сам себя обесчестил и поэтому лишил привилегии вежливого обращения.
— Да, дорога отняла много времени, — сказал Джимс. — Раньше никогда я так долго не ехал. Там было несколько миль ремонтных работ. На тот участок мне потребовался почти час. И еще пробка у Хитроу.
Разумеется, полиция все проверит и убедится, что он не солгал. Но это ему вряд ли поможет.
— «Мерри Кукхаус», — Джимс заставил себя произнести название кафе, — там я обедал, как раз перед участком с дорожными работами, если это вам интересно.
— Возможно. Нас интересует время между 3.30 и 4.30 пополудни. Кто-нибудь видел, как вы входили в дом на Глиб-террас?
Как он мог забыть, даже на секунду? Джимс испытал огромное облегчение. Словно пьешь что-то теплое и сладкое после шока.
— Соседка — кажется, номер пятьдесят шесть «а» — дала мне ключ.
— А теперь, — сказал Дэмиан, — вы должны отпустить мистера Мэлком-Смита.
Каждый раз, когда звонил телефон или кто-то подходил к входной двери, Мишель думала, что это полиция. Шутки насчет подозрений в убийстве давно закончились. Она убедилась в невозможности найти свидетелей, которые видели их с Мэтью в пятницу после обеда, и хотя обычно не была склонна к панике, теперь понимала, что оба они находятся в верхней части списка подозреваемых. Правосудие тоже ошибается — людей судят по ложному обвинению, невиновных помещают в тюрьму. До сих пор Мишель имела дело с полицией всего один раз, когда у Джарви вскрыли машину и украли радиоприемник.
Мэтью старался изо всех сил, чтобы разубедить ее:
— Дорогая, мне кажется, ты должна им верить: если они говорят, что допрос — обычная процедура, значит, это и
— Мне не нравится, когда меня допрашивают. Так отвратительно я еще никогда себя не чувствовала.
Это заявление заставило его рассмеяться — сочувственно.
— Неправда. Хуже всего тебе было тогда, когда ты решила, что я умру из-за своих глупых причуд с едой.
— Не глупых, — с жаром возразила Мишель. — Ты же не специально. Это болезнь.
— Ладно, но пугает тебя не перспектива ареста, правда? Дело не в подозрениях полиции и не в допросе, а в возмущении поступком Фионы.
— Не только, Мэтью. — Она подошла к спинке стула, на котором сидел Мэтью с газетой «Гардиан» в руках, и обняла его за шею. Он посмотрел ей в лицо. — Ее поступок причинил мне настоящую боль. Теперь каждый раз, думая о Фионе — не говоря уже об общении, — я буду вспоминать, что она сделала.
— Ты должна это преодолеть. — Мэтью был очень серьезен.
— Да, но как? Мне очень хочется изменить себя и не запоминать обидные слова и поступки других людей. Но я такая, какая есть. Все помню. Мне это не нравится, и я понимаю, что должна простить и забыть. Но не могу. Не могу забыть обиды, нанесенные еще в те времена, когда я училась в школе. То есть тридцать лет назад, дорогой. Те слова свежи в моей памяти точно так же, как в тот момент, когда их произнесли.
Мэтью знал, потому что не в первый раз слышал признания Мишель, но все равно попытался обратить все в шутку.
— Значит, в разговоре с тобой мне следует соблюдать осторожность.
Она с жаром запротестовала.
— Ты никогда,
Мэтью поднял к ней морщинистое, похожее на череп лицо.
— А не потому, что я так сексуален и красив?
— И поэтому тоже. Разумеется. — Мишель говорила абсолютно искренне, без улыбки. — А что касается Фионы, она сказала полиции правду: я действительно не любила Джеффа, даже ненавидела его.
