пришло. И кротов этих небось оно же и привело.
– А ты-то как выжил?
Воин вздрогнул, его лицо окаменело, и, глянув в небо, он тяжело вздохнул:
– Ладно, что толку врать? Я себе слово дал, время исполнять… На третью ночь осталось лишь тридцать семь братьев. Мы решали, кто на этот раз будет отвлекать кротов, пока остальные драпают. Моя Кисть вызвалась… Мы пошли в сторону, откуда эти твари постоянно лезли… И я сбежал! Получается – предал братьев!
Антаг промолчал.
– Значит, я последний лавинец. Обидно… Последний брат Лавины опозорил цвета отряда! Бросил своих…
Гезеш неожиданно почувствовал жалость к сидящему воину. Почему? Ведь тот спраздновал труса и выжил, в то время как все друзья погибли. Поступок недостойный, но как поступил бы сам Лесоруб?
– Лавина не бежит. Но братьев больше нет. Я один. – Солдат поморщился. – Я сижу здесь четыре дня и жду, когда кто-нибудь выйдет. Слово себе дал если я последний, то должен умереть с честью!
Дикие молчали. Никто не осуждал его, никто не винил, но на лавинца старались не смотреть.
– Я сдержу слово!
– Присоединяйся, – проговорил Антаг.
– Нет, у меня другая дорога. Меня ждут братья.
– Одурел?
– Меня ждут братья, – повысил голос солдат и улыбнулся. – Удачи!
Отряды зашагали по тракту. Дикие старательно отводили взгляд от сидящего на распутье бойца. Гезеш на этот раз шел последним, и когда дорога нырнула в сторону, то остановился на повороте, чтобы посмотреть назад.
Одинокий лавинец поднялся, подхватил оружие и ступил на тропу к Свирейн-Даргу.
Сумасшедший…
Пышный лес неожиданно закончился, будто обрезанный Творцами, и вокруг воцарилась безжизненная степь. Сухая трава едва прикрывала черную землю. Кое-где встречались небольшие островки высохших, скорчившихся от настигшего мир проклятия, деревьев. Даже небо здесь казалось мертвым, нависшим над головой разбухшей тушей, готовым рухнуть и размазать по земле бредущих воинов.
Вдали, у горизонта, темнели холмы.
Антаг с каждой пройденной милей мрачнел все больше и больше. Простые Мечи вели себя под стать командиру. С тоской поглядывали вперед, кривились, угрюмо сплевывали на погибшую землю. Гезешу показалось, что воины очень не хотят идти дальше на восток.
– Птиц тоже нет, – неожиданно проговорил Родинка. В последнее время он стал молчуном. За долгий путь в компании Искателей весельчак и балагур здорово изменился. Стал серьезнее, задумчивее. Теперь слово из него приходилось вытягивать клещами.
– Тут ничего нет, – заметил идущий рядом Паблар. – Хорошее место.
– Родина? – немедленно фыркнул Джаззи. Он, наоборот, с каждым днем становился все общительнее, угрюмость отряда действовала ему на нервы. Шут старался поддержать любой разговор, иногда даже заводил беседу сам с собой. Лишь бы слышать что-нибудь еще, кроме бряцанья металла и стука сапог.
Паблар лишь пожал плечами, поправил сползший при этом арбалет.
Дундэйлский шут понял, что разговора не состоится, и переключился на одного из бредущих рядом Мечей.
– Приятель, а чего все такие унылые?
Воин холодно посмотрел на заинтересованное лицо Джаззи.
– Ухкув это. Тут радоваться нечему…
– А чего плохого? Земля черная, никого нет, ветра нет, тишь да гладь! – делано удивился шут.
– Еще не дошли, – насупился Меч. – Это лишь пограничные земли… Вот дальше…
Воин сплюнул, поежился на ходу и замолчал.
– Что дальше? – не отставал от него Джаззи.
– А дальше будет Ухкув, – резко ответил тот, давая понять, что болтать не намерен.
– Мы все погибнем! – восторженно заорал Джаззи. – Мы все уйдем во тьму, буаха-ха-ха-ха!
Гезешу показалось, что на шута уставились все Мечи сразу. Почему-то стало за него стыдно.
– Бодриться надо, – разозлился весельчак. – А то как на похоронах. Скучно!
– Скоро повеселишься, – процедил тот воин, кого пытался допрашивать шут. – Ухохочешься.
– То, чем пугают, на вид всегда не такое страшное, как могло быть, – философски парировал Джаззи.
– Боевое построение! – донеслась команда из головы отряда.
– Вот почти и пришли, – фыркнул Меч. – Смотреть в оба!
