сопровождал воинские подразделения. Как говорится, краем уха он слышал, что Мисюрину поручен контроль за мельницей № 3, которую коренные сталинградцы упорно называли мельницей Гергардта, хотя и была она национализирована с первых дней революции. Вплоть до 14 сентября, когда к центру города прорвались немцы, мельница обеспечивала войска и население мукой. А какое дали Мисюрину задание потом, Васильев не знал.
И вот почти через три месяца встретились они на улице Ленинска. Товарищам было о чем поговорить. Расспрашивали друг друга о сослуживцах, о том, что пришлось увидать, пережить за это время.
— Сейчас-то ты откуда? — опросил, наконец, Васильев.
— Да оттуда же, из Сталинграда. А ты?
— Только вчера вернулся, сдавал грузы.
— Не знаешь, зачем сюда потребовали? — поинтересовался Мисюрин.
Васильев пожал плечами. Он тоже не знал, зачем его вызвали в управление милиции, перебазированное в этот тихий районный городишко.
Заместитель начальника областного управления, в кабинет которого вошли Мисюрин и Васильев, начал с ходу:
— Небось, слыхали уже про окружение немецкой группировки? Так вот, задача наша теперь меняется. Будем помогать армии укреплять тыл. Немедленно собирайтесь и чтобы сегодня были в Татьянке. Там начальник управления Бирюков. Он вам подробно объяснит задание.
К вечеру Васильев и Мисюрин добрались до Татьянки, разыскали Бирюкова.
— Прибыли в ваше распоряжение, товарищ начальник!
Николай Васильевич поздоровался с каждым за руку, усадил, начал расспрашивать про семьи.
— Теперь недолго уж ждать осталось. Можете написать, чтобы готовились к отъезду в Сталинград.
Он заходил по комнате, возбужденный, в приподнятом настроении. Потом остановился и начал объяснять задание:
— По приказу наркома мы должны очистить прифронтовую полосу от всякой нечисти. Установить и задержать всех вражеских агентов и пособников оккупантов. Вы направляетесь в распоряжение начальника Красноармейского сельского райотдела милиции. Под его руководством и будете действовать.
В селение Цацу Васильев и Мисюрин прибыли вместе с двумя приданными милиционерами Грудкиным и Кубышкиным вслед за наступающими войсками. Еще постреливали последние немецкие автоматчики, дымились развалины. И сразу начались тяжелые полувоенные, полумирные будни. Спали урывками, прикорнув на жестком топчане в чудом уцелевшем флигельке, который одновременно служил и рабочим кабинетом, и спальней. В другой половине содержались задержанные.
Ежедневно набиралось столько различных дел, что порой, казалось, не было никакой возможности с ними справиться. Возвращались жители, проходили через селение беженцы, спеша в родные места. Одним нужно было помочь как-то подремонтировать жилища, другим — найти на ночь кров, разыскать родных, близких. И для всех организовать питание.
Правда, с продуктами оперативники на первое время вышли из положения. С помощью инвалида Бутенко, исполнявшего обязанности председателя сельсовета, им удалось разыскать несколько ям с зерном, заблаговременно спрятанным накануне прихода гитлеровцев. Это зерно выдавали жителям. Распаренной пшеницей подкармливали и вконец отощавших пленных.
Неподалеку от селения расположилась авиационная часть. Срочно нужно было строить капониры для самолетов и взлетные дорожки. А рабочей силы нет. Одни женщины и старики. К ним и обратились Мисюрин и Васильев за помощью. И женщины поддержали. Работу организовали в две смены. Те, у кого не было теплой одежды, одалживали ее у женщин, закончивших свою смену. Было очень трудно, но зато с какой радостью провожали они самолеты, улетавшие бомбить находившуюся б сталинградском «котле» фашистскую группировку.
Однажды поутру посланный в сельсовет милиционер Грудкин неожиданно быстро вернулся и бережно положил на грубо сколоченный стол завернутого в одеяло ребенка.
— Ну и дела! — ахнул Мисюрин. — Где ты взял?
— Прохожу, значит, я мимо разбитого дома, — рассказал Грудкин. — Вижу, что-то сереет на снегу. Дай, думаю, взгляну. Развернул, а там, значит, это дите. Ну я, конечно, сюда бегом...
На несколько минут все четверо замолчали, пораженные неожиданной находкой. Каждый смотрел на ребенка, думая о своих детях. Эх, малыш, малыш, где же твоя мама? Упала ли она, сраженная пулей, или, отчаявшись, отказалась от тебя в надежде, что добрые люди не дадут тебе пропасть в эту лихую военную годину?
— Да, таких дел у нас еще не было, — задумчиво протянул Васильев. — Что прикажете делать с ним?
— А ну, Кубышкин, беги за председателем сельсовета! — приказал Мисюрин.
Узнав, в чем дело, Бутенко отставил костыль, сокрушенно поскреб затылок и потянулся за кисетом. Потом, вспомнив, что табаку давно нет, сунул его снова в карман старой шинелишки.
— Ума не приложу, куда пристроить дитя. Крошка такая. Разве кто согласится? Попробую, поговорю с солдатками. Может, уломаю какую...
— И я пойду с тобой, — поднялся Васильев. — Вдвоем сподручнее уговаривать.
Женщины понимающе сокрушались, слушая председателя сельсовета и работника милиции, но как только речь заходила о том, чтобы кто-нибудь взял ребенка, говорили: рады бы, да своих не знаем, чем прокормить. А с такой крошкой и вовсе наплачешься. Как ее тут выходишь? А, не дай бог, вдруг заболеет?
Так ни с чем и вернулся расстроенный Васильев. Время клонилось к вечеру. Ребенок жалобно попискивал, слабо сучил ручонками.
— Подождите, я, кажется, придумал! — обрадованно закричал милиционер Кубышкин. — Тут, в Цаце, моя тетка живет.
Послали его за теткой. Вскоре дверь флигеля открыла пожилая женщина, повязанная длинным платком. Мисюрин начал издали, дипломатично, стараясь разжалобить тетку. Но та сурово его оборвала:
— Ты мне зубы не заговаривай. Сама вижу, что к чему. Чай, не слепая-то. Ребеночек ить совсем крошечный. Возьму, коли такое дело. А мать найдется — пущай заберет.
Женщина старательно запеленала одеяло, ворчливо выговаривая работникам милиции:
— Надымили тут, чисто в кабаке каком. А малютку в обиду не дам. Будьте спокойные. Семерых таких вынянчила. А теперь сыны в Красной Армии.
Она взяла ребенка на руки.
— Может, вам чем-нибудь помочь надо? — спросил Мисюрин.
— А чем ты поможешь? Молока девчонке надо. Да где его теперь-то достанешь.
— Раздобудем! — заверил Мисюрин.
Когда дверь захлопнулась за женщиной, Васильев не преминул съязвить:
— Ну и язык у тебя, Иосиф. Чего ты мелешь насчет молока? Где его взять? Ты бы лучше уж корову- рекордистку пообещал. Так бы даже солиднее получилось.
Мисюрин с веселой ухмылкой сверкнул глазами:
— Зря, Леха, сердишься. Именно насчет коровы и есть у меня одна думка. Может, что и получится.
Он оделся, пристегнул пояс с пистолетом и ушел в ночь.
Пропадал он долго. Наступило утро, а Мисюрин все еще не заявлялся. Васильев не на шутку забеспокоился. Пара пустяков налететь где-нибудь на мину.
В тревоге прошел целый день. У Васильева все валилось из рук. Но к вечеру Мисюрин прямо вломился во флигель.
— Принимайте молочную ферму! — крикнул он с ходу.
Васильев выглянул в окно. У крыльца лениво помахивала хвостом привязанная веревкой корова.
— У военных выпросил, — пояснил Мисюрин. — Все равно прирезали бы на мясо. А наша крестница
