Он знал, что матери не нравятся его мысли, что она боится его. В последнее время они постоянно скандалили, хотя она лишний раз старалась его не трогать.
Василий, насупившись, облокотился на стол и тупо уставился в тарелку. Анна молча встала и, с трудом переваливаясь с ноги на ногу, пошла на кухню.
– Не хочу я на войну, – вдруг тяжело сказал он ей в спину и грохнул кулаком по столу, – не хочу и не пойду. Я не боюсь, а просто не хочу за них жизнь свою положить…
Женщина вздрогнула и застыла на месте. Он много раз уже, выпив, начинал этот разговор, и ее сердце от ужаса и страха, что кто-нибудь подслушает и станет свидетелем этого разговора, всегда тревожно сжималось.
Она знала, что он постоянно об этом думает, мучается и страдает. Василий мрачнел и пил день ото дня все больше.
На войну идти он не хотел с самого первого дня. Через несколько дней после объявления мобилизации его вызывали в областной военкомат, где собирались по наряду на район военнообязанные. И хотя по годам он еще не попадал под призыв, но время было такое – гребли всех подряд. Перед поездкой он хмурился, ходил из угла в угол и ни с кем не разговаривал.
В военкомате ему предложили написать заявление о добровольном желании идти на фронт, на что он объявил, что, мол, мать у него старая, брат тоже через некоторое время уйдет в армию… И что сам он на войну идти не желает, а хочет остаться в деревне. Он знал, что это его от призыва не спасет – спустя трое суток после этого ему пришла повестка. Знающие люди говорили, что он еще легко отделался, за такое могли бы без разговоров упечь в штрафной батальон.
Анна опустила голову и подумала, как он изменился. Об этом она размышляла теперь почти все время. После исчезновения Ольги в сыне как будто что-то сломалось, он все больше и больше замыкался в себе. Василий сейчас очень напоминал ее покойного мужа Ивана. Но отличия все же были – сын был злее, агрессивнее и все время кого-то обвинял в своих неприятностях. Все отцовы черты отражались в нем как будто в кривом зеркале, обострялись и доходили до крайности.
Теперь ему часто хотелось поговорить, доказать свою правоту, и Анне помимо своей воли приходилось вести эти долгие, бесплодные разговоры, которые выматывали ее и без того слабое теперь уже здоровье.
– Да как же это так, Васятка? – наконец устало произнесла женщина. – Ведь не спрячешься же ты? Найдут – расстреляют…
– А вот ничего… Пусть найдут сначала. Я уйду в леса, а через них на Кавказ. Там много сопротивления большевикам в горах, – пробормотал он.
– Да что ж ты такое несешь, а? Где наслушался-то? – не выдержала Анна и, всплеснув руками, подскочила к сыну: – Да и кто тебя там примет? У них свои законы, ты чужой для них.
– Там тоже люди живут. Чего это они меня не примут?
– Так ведь и не дойдешь туда. По дороге поймают и расстреляют. А то и к немцам попадешь.
– Все лучше, чем так. Ты там не была, не знаешь…
– Вася, ты не знаешь, как сейчас строго все, – в который раз принялась увещевать его Анна. – Тут на посевные не хватало тракторов, лошадей, объявили мобилизацию трудовую. И у нас вон всех коров погнали на полевые работы – и колхозных, и личных. А Ширяева корову не хотела отдавать, думала спрятать. Так ее за уклонение на десять лет осудили. А что ты задумал – это ведь вообще дезертирство! Не придешь – заберут! – угрюмо сказала Анна.
– Угу, – подтвердил Василий, – еще как заберут, если без головы действовать. А вон в соседнем селе Серега Серов себе палец попытался косой отрубить, – зло засмеялся он, пожимая плечами, – так и толку что? Разоблачили с позором и под трибунал. А все потому, что дурак. Бездумно ничего нельзя делать.
– И что с ним будет? – со страхом спросила помертвевшая Анна.
– Расстрел, – пожал плечами Василий.
– Это что же творится-то? Я ведь Сережу с детства еще знала, когда он вот таким был. Слушай, Васятка, не делай ты этого, а? – Она в отчаянии схватила его за рукав и горячечно зашептала ему в ухо: – Не буди лиха, послужи, авось обойдется. Все время в деревне про расстрелы военной прокуратуры говорят – вроде специально как пугают, и все равно страшно… Что я без тебя буду делать, а? Дочери лишилась, еще и сына потеряю.
– А это раньше думать надо было, – вдруг заорал он ей в лицо, недобро глядя на мать и отрывая ее от себя. – Хочешь, чтобы меня там убили? Знаешь, сколько людей каждый день гибнет? Отрядами, полками… Дочь спровадила незнамо куда и меня сгноить хочешь? И этот сопляк Володька все на фронт рвется. Медом ему там намазали. Да знал бы он, что это такое! Дур-рак!
– Говорят, немцы близко, – с трудом сказала Анна, помолчав и подождав, пока сын успокоится. Он промолчал, снова тупо уставившись перед собой.
Анна вышла во двор, стала прибираться, но потом обессиленно опустила руки и заплакала. Этого она себе в последнее время не позволяла – сил не было, но сейчас что-то словно лопнуло внутри.
Почему так получается: вроде идешь правильной дорогой, но приходишь в итоге не туда? Сколько она в своей жизни понаделала ошибок. Прозрела, да, видать, поздно… Не такой она представляла свою жизнь. Вышло так, что дорога из легкой и прямой сначала превратилась в кривую тропинку. А потом начала петлять, а закончилась и вовсе тупиком у трясины. И перед Олюшкой она сильно виновата, прав Вася…
Вдалеке что-то тяжело грохнуло, воздух словно бы качнулся. Анна встревоженно замерла, подняв голову, потом испуганно глянула на небо.
Василий в белой нательной рубахе, чуть покачиваясь, стоял в дверях. Он держался за косяк и пустым взглядом, непонимающе смотрел на мать.
Анна побежала мимо него в хату. Низкий тяжелый гул быстро приближался. Она растерянно застыла, разглядывая весь их нехитрый скарб и словно раздумывая, что бы взять с собой. За несколько дней до этого самолеты бомбили станцию. Жители деревни вздохнули – кажется, пронесло… Но сейчас самолеты летели сюда, и она это знала точно. На миг она вспомнила дочь: наверно, вот так Оля видела будущее… Мысль мелькнула и пропала… Анна чувствовала, что этот гул грозит смертью, сейчас случится что-то страшное, надо спасать имущество, уходить из дома. Но поздно, поздно…
Взгляд ее остановился на фотографической карточке, стоявшей на комоде. Она так потемнела от времени, что на ней уже почти ничего не было видно. Но Анна безошибочно угадывала знакомые силуэты: вся семья Акимовых. Ольга с Васей, за ними Анна с Иваном, на руках у нее младенец Володя. Фотография была сделана после рождения младшего сына, когда семья воссоединилась после разрыва. Казалось, что впереди их ждет только счастье.
Пусть Василий где-нибудь укроется, как-то отстраненно подумала она, но тут же вспомнила про младшего сына и обрадовалась – хорошо, что Володенька ушел на станцию, и его не может настигнуть этот страшный гул.
Она уже почему-то совсем не боялась, прошел даже первый панический страх.
«Нужно взять эту карточку с собой…» – спокойно подумала она.
Раздался оглушительный взрыв – бомба упала совсем рядом. Дом вздрогнул и качнулся. Анна шагнула к комоду, но не успела – раздался еще один взрыв. Из окон вылетели стекла. Анна упала. Следующий взрыв раздался через несколько секунд, но она успела подняться и схватить фотографию. Зажав в руке снимок, она снова упала и слушала, как на дом надвигается давящий низкий рев. Взрыва она не услышала, почувствовала только, как на дом словно бы наступил огромный железный башмак, под тяжестью которого бревна затрещали как спички. Башмак продолжал давить, пока его раскаленная подошва не встала ей на грудь… И все померкло.
Василия убил осколок самой первой бомбы. Он даже ничего не успел понять и почувствовать, когда горячий зазубренный кусок металла хищно впился ему в голову. Война настигла его дома.
Горели дома, слышались отчаянные крики немногих уцелевших, черный дым низко тянулся вдоль улицы к реке. Но смерти было еще мало этого страшного урожая. Она словно бы специально пришла сюда, чтобы забрать с собой всю эту семью. Отбомбившийся летчик повернул к аэродрому, спеша догнать свое звено. Случайно пилот заметил фигурку человека на пустынном большаке. Легкое движение штурвала, и самолет вошел в стремительное пике. Фигура человека приблизилась. Теперь ее совсем легко было
