– Оль, а, Оль? – ласково позвала она, медленно подходя к Ольге со спины. – Ты чего это делаешь такое, а?
– Погоди, Татьяна, занята я… Управлюсь, потом поговорим, – сосредоточенно ответила Оля, не поднимая головы и не отрываясь от своего дела.
Щекочиха только мрачно наморщила лоб и пошла к своему месту, продолжая искоса наблюдать за этой полоумной. А Оля, по всей видимости, закончив работу, легко вскочила с нар и бросилась вон из барака.
В лагере все просматривается, укромного места не найдешь, да только Ольга знает такое. В больнице, в закутке, где хранились тряпки, ведра, швабры, можно было незаметно уединиться минут на пятнадцать- двадцать, никто и не заметит.
Петю уже положили на операционный стол. Врач, нахмурившись, склонился над ним, рядом стояли две медсестры. Хирург медлил, он не знал, получится ли у него сделать то, что он задумал…
А в это самое время в тысячах километрах от линии фронта Ольга осторожно вынула из- за пазухи куклу. Бережно, словно фарфоровую, погладила ее левую руку и зашептала что-то точно так же, как когда-то делала это над раненым лосенком, но не так, как тогда – неуверенно и будто бы сомневаясь, а яростно и неистово. Матери и братьям она помочь не успела, а вот Пете поможет, потому что вовремя
Врач, выглядевший сейчас как солдат на передовой, сосредоточенно оперировал, коротко отдавая приказы сестрам. Гремели, падая в таз, использованные инструменты, росла гора окровавленных тампонов. Он боролся за эту, в сущности, еще совсем молодую жизнь. Пот выступал у него на лбу, и медсестры тут же заботливо промокали лоб.
Через три часа хирург удовлетворенно крякнул и отошел от стола. Он вышел на крыльцо госпиталя и, присев на подгнившей ступеньке, жадно закурил. А в ледяных просторах северного края совершенно обессиленная и измочаленная Ольга, тоже по-своему боровшаяся за жизнь Пети, сползла без чувств по стене на пол.
– Ну, поздравляю, молодой человек!
Петя с трудом открыл глаза и через силу взглянул на высокого врача в белом халате, возвышавшегося над ним и радостно что-то говорившего. Смысл его слов доходил до него не сразу… Почему поздравляет? С чем? Что с ним происходило? Он ничего не помнит. Последнее – это то, что вроде он хотел поспать, а потом сознание будто выключили.
– Ты в курсе, что с тобой было? Тебя ранило в руку и сильно контузило, почти все время ты был без сознания. Рядом разорвался снаряд. И тебе повезло! Можно сказать, в рубашке родился и чудом выбрался с того света! Да, – врач несколько осекся, – я вынужден был отнять у тебя левую кисть – иначе ты мог умереть. На том этапе уже нужно было бороться за твою жизнь. Это было самое главное. Сам понимаешь… – он опустил глаза.
Петя подавленно молчал.
– Остальное в полном порядке. Я опасался, что дела будут гораздо хуже. А так температура почти спала, и вообще… Даже удивительно… Идешь на поправку. После операции три дня прошло, а картина положительная… Прямо чудо какое-то…
– А Игорь? – попытался спросить Петр, но из его груди вырвался только сдавленный хрип.
– Ты, голубчик, не торопись, не перенапрягайся, отдыхай, – забеспокоился врач.
И, глядя в непонимающие глаза ошарашенного Петра, доверительно добавил:
– Извини, солдат, меня раненые ждут…
Он ободряюще потрепал Петра по плечу и отошел.
Через полтора месяца Петр, слабый, но уже вполне пришедший в себя, надоедал врачам: требовал, чтобы его выписали и отправили на фронт.
– Я не для того тебя с того света вытаскивал, чтобы ты тут же снова на смерть пошел, – рассердился наконец Борис Сергеевич.
– А почему это я непременно помру? – возразил недовольный Петя.
– Ты меня извини, но у тебя руки нет. Держать оружие ты не сможешь, полноценного бойца из тебя уже не получится, а быть обузой для других ты и сам не захочешь. Ты теперь не боец, уж прости, а инвалид, придется привыкнуть к этой мысли. Мы тебя комиссуем, и поедешь в тыл, там тоже люди нужны.
– Но я не хочу в тыл! – закричал Петя. И в глазах его в этот момент было такое отчаяние, что Борис Сергеевич сокрушенно покачал головой и отошел, ничего не ответив.
Несмотря на все возражения и яростное сопротивление Пети, через две недели его комиссовали. Делать было нечего – он оформил все полагающиеся документы и прямо из госпиталя поехал домой.
Дочка
Родная деревня его была полностью разрушена, так же как и деревня, где жила семья Акимовых. Эти места особенно сильно бомбили, и в округе трудно было найти целый дом. Сейчас бои уже откатились далеко от этих мест, но пока что все здесь лежало в руинах – некому было восстанавливать.
Те, кто сумел выжить в этой страшной бойне, возвращаться сюда не стремились – люди предпочитали селиться в соседних городах и селах. Да никого почти и не осталось – Петр был единственным уцелевшим со всей его улицы. Родители, тетя Арина погибли еще в начале бомбежек.
Помотавшись по округе, Петр решился уехать из родных краев, ничто его здесь больше не держало. Он поселился в брошенном доме у реки, за сотню километров от своего села. Работал объездчиком в местном лесхозе, объезжал на старенькой саврасой лошади лесные участки, следил, чтобы не было незаконных порубок.
Почти каждый день он писал письма, исправно ходил на почту – покупал конверты и марки, запечатывал и опускал конверты в почтовый ящик. И снова писал, и снова отправлял. Менялись только адреса учреждений – сами письма всегда были одного и того же содержания: «Я, такой-то и такой-то, ищу мою невесту, пропавшую осенью 1939 года в Москве. Она была осуждена и сейчас отбывает срок. Сообщите, в каком лагере содержится Акимова Ольга…»
Ни на одно письмо, которое он послал, ответа так и не пришло: война… Почта работала с перебоями, не говоря уже о том, что учреждения, в которые посылал запросы Петр – адресные бюро, управления лагерями, тюрьмы и суды, перешли на военный режим работы – и гражданскими вопросами не занимались. Многие тогда потеряли своих родных, люди пропадали бесследно – иные были эвакуированы, иные призваны на фронт, кто-то попал в плен, кто-то пропал без вести…
Но спустя время Петру улыбнулась удача – нашелся-таки человек, который захотел ему помочь. Однажды он получил письмо, испещренное почтовыми штемпелями и какими-то пометками, изрядно захватанное многими руками и потрепанное – видно, долго оно шло до адресата. Какой-то отзывчивый секретарь суда ответил ему, что, возможно, Ольгу отправили в Норильлаг…
Не мешкая, Петр собрал свои пожитки и тронулся в дорогу. Поначалу его не хотели отпускать, мужчины в хозяйстве были на счету. Но он упрямо стоял на своем, и как фронтовику и инвалиду ему пошли навстречу, подписали заявление.
Теперь он снова был исполнен любви и надежды, как и тогда, когда безрассудно, без всяких сомнений, отправился на поиски Оли в Москву. Он снова верил в удачу. Что ж, наверно, ему на роду написано всю жизнь искать свою Олю, гоняться за своим счастьем. А разве может человек жить без любви? Если может, то человек ли он? И к тому же Оля в беде, а если он будет где-то рядом, то вдруг и сможет как-то помочь ей. Она почувствует, что он близко, она же умеет это делать, и ей будет легче…
После нескольких изматывающих недель, проведенных в пути, он, наконец, добрался до Норильска. Остановился Петр в деревне неподалеку от города. Он рассказал, зачем приехал сюда, и сердобольные люди, сжалившись над солдатом-инвалидом, указали ему дом, где его могли принять и помочь.
– Иди к Наде, она примет. Она баба добрая…
– В лагерь вас не пустят, – сразу же предупредила хозяйка, – у меня там сестра вольнонаемной работает, а ее муж – заключенный. Они хоть еще видятся. А другим никаких свиданий не разрешают. Об этом даже не может быть и речи, так что не мучайтесь понапрасну. Обычно передают записки, ответы на
