Казалось бы, такое сообщение должно было вызвать у Сталина немедленную реакцию для принятия мер по пресечению подозрительных намерений командующего ЛВО. Однако он отреагировал поражающе спокойно и выдержанно. Не суетясь и не раздражаясь, он решил обсудить эту информацию с Орджоникидзе. Причем письмо с приложением протоколов допросов он послал ему лишь спустя две недели.
Сталин писал: «Прочти-ка поскорее показания Какурина и Троицкого и подумай о мерах ликвидации этого неприятного дела. Материал этот, как видишь, сугубо секретный: о нем знает Молотов, я, а теперь будешь знать и ты. Не знаю, известно ли Климу (т.е. Ворошилову. –
Стало быть, Тухачевский оказался в плену у антисоветских элементов и был сугубо обработан тоже антисоветскими элементами из рядов правых. Так выходит по материалам.
Возможно ли это? Конечно, возможно, раз не исключено. Видимо, правые готовы идти даже на военную диктатуру, лишь бы избавиться от ЦК, от колхозов и совхозов, от большевистских темпов развития индустрии.
Как видишь, показания Орлова и Смирнова (об аресте Политбюро) и показания Какурина и Троицкого (о планах и «концепциях» Тухачевского) имеют своим источником одну и ту же питательную среду – лагерь правых. Эти господа хотели, очевидно, поставить военных людей Кондратьевым – Гротенам – Сухановым. Кондратьевско-сухановско-бухаринская партия – таков баланс.
Ну и дела... Покончить с этим делом обычным порядком (немедленный арест и пр.) нельзя. Нужно хорошенько обдумать это дело. Лучше бы отложить решение вопроса, поставленного в записке Менжинского, до середины октября, когда мы все будем в сборе. Поговори обо всем с Молотовым, когда будешь в Москве».
И все-таки ситуацию необходимо было прояснить. Вернувшись в столицу из отпуска, 14 октября Сталин принял в Кремле председателя ОГПУ Менжинского и начальника особого отдела К. Ольского. Они ознакомили его с дополнительными признаниями Какурина о заговорщиках. Но и после этого Сталин не стал торопить события. Лишь в период работы в Москве с 21 по 26 октября планового Пленума РВС СССР Сталин в узком кругу заслушал мнения Дубового, Якира и Гамарника по поводу необходимости ареста Тухачевского. Затем, в присутствии Сталина, Ворошилова и Орджоникидзе, в Кремле состоялась очная ставка между Н. Какуриным, И. Троицким и Тухачевским. Кандидат в «Бонапарты» лицемерил и юлил, но, хотя оба обвиняемых подтвердили свои показания, ему поверили.
В письме Молотову Сталин написал 23 октября: «Что касается Тухачевского, так он оказался чист на все 100%. Это хорошо». Более шести с половиной лет спустя, на заседании Военного совета при НКО в июне 1937 года, Сталин так прокомментировал эти эпизоды: «Мы обратились к тт. Дубовому, Якиру, Гамарнику. Правильно ли, что надо арестовать Тухачевского как врага. Все трое сказали, – нет, это должно быть какое-то недоразумение, не правильно... Мы очную ставку сделали и решили это дело зачеркнуть. Теперь оказывается, что двое военных, показывающих на Тухачевского, показывали правильно...».
Однако не все было «хорошо». Какурин и Троицкий не оговорили Тухачевского. Причины если не для ареста, то для удаления его из армии были. В 1937 году, 1 июня, Тухачевский собственноручно писал в своих показаниях, что летом 1930 года, «когда на XVI съезде партии Енукидзе имел со мной второй разговор, я весьма охотно
Нет, Сталин не относился к робкому десятку. Вместе с тем как тонкий психолог он отнес «застольные» разговоры Тухачевского к разряду фрондерства, вызванного неудовлетворенностью собственным положением после отстранения от должности начальника штаба. И, по-видимому, еще не утратив надежды на его полезную деятельность, в июне 1931 года он назначил его заместителем Ворошилова и начальником вооружений РККА.
Вместо игры в государственный переворот Сталин предложил бывшему подпоручику широкое поле для продуктивной деятельности. Однако Тухачевский не оправдал возложенных на него надежд. За три с лишним года пребывания на новом посту он не добился реализации ни одного проекта, который бы принес реальную пользу для повышения обороноспособности армии.
Однако как человек, неспособный заниматься деловой работой, став заместителем наркома, Тухачевский увлекся показухой. В этот период своеобразным коньком его «творчества» стало проведение масштабных показных маневров, с демонстрацией танковых «прорывов» и высадкой десанта с воздуха. Но, как показала последовавшая война, эти игры «в солдатики» не имели даже приблизительного отношения к условиям реального ведения боевых действий. Они впечатляли лишь любителей хроникальных кинолент.
Это понимали профессионалы. На одном из совещаний командного состава командующий Среднеазиатским военным округом Дыбенко так прокомментировал увлечение Тухачевского: «Если бы при высадке твоего десанта у противника стояло три-четыре пулемета, то этот незначительный десант пришлось бы прикрывать не меньше, чем ста самолетам с воздуха (смех в зале). Я имел возможность высаживать десант против неорганизованного противника, против басмачей, и то не рассиживался, как у тещи на именинах (смех в зале)».
Рекламное увлечение заместителя наркома вызвало раздражение и у Сталина. 27 сентября 1931 года в шифровке Кагановичу, Молотову и Ворошилову он писал: «Шумиха и блеск в нашей печати по поводу маневров наших войск приносит нам вред.
Впрочем, еще более порочная деятельность Тухачевского проявилась в других вопросах. Именно он не допустил постановку на вооружение ручного пистолета-пулемета В.А. Дегтярева, признанного самым лучшим на полигонных испытаниях! Образцов этого скорострельного вида оружия, обычно называемого автоматом, выпустили всего 300 единиц. Как писал конструктор Грабин, Тухачевский старался не допустить запуск в производство и его 76-мм пушек, во время войны оказавшихся незаменимыми для уничтожения танков. И только вмешательство Сталина позволило обеспечить войска ее модификациями в 1936, 1937 и 1942 годах. Но по вине Тухачевского к началу войны все виды артиллерии так и не получили эффективных прицелов, подобных немецким.
Вместе с тем совместно с заместителем наркома тяжелой промышленности Павлуновским Тухачевский «развернул кампанию по созданию универсальных полевых орудий – гибрида 76-мм дивизионной пушки и зенитки». Универсальная пушка не получилась. Их вообще не было ни в одной стране мира. Не дали результатов и его эксперименты с орудиями, стреляющими «полигональными» или нарезными снарядами. Они закончились тем же результатом, как и «при испытаниях таких же орудий в 1860-1871 гг. в царской России».
Еще одной авантюрой Тухачевского стали дорогие эксперименты с динамореактивными пушками Курчевского. Л. Курчевский родился в семье учителя рисования и закончил два курса физико- математического факультета Московского университета. С 1922 года руководил «мастерской- автолабораторией» при Комиссии по делам изобретений, но в 1924 году «за растрату казенного имущества и средств» был осужден на 10 лет. Однако, находясь в Соловецком лагере, он построил опытный вариант динамореактивной пушки и в начале 1929 года был досрочно освобожден.
С января 1930 года он стал главным конструктором ОКБ-1 ГАУ, а в начале 1934 г. для «изобретателя», пользовавшегося особой поддержкой Тухачевского, персонально было организовано Управление уполномоченного по специальным работам. Развернув бурную деятельность, Курчевский разработал несколько десятков типов динамореактивных пушек (ДРП), в том числе батальонных, авиационных и других типов.
Кроме того, при активном содействии Тухачевского и Павлуновского для Курчевского построили специальный истребитель, вооруженный 76-мм безоткатными пушками; 305-мм гаубицу устанавливали на автомобиль, 305-мм ДРП пристроили на эсминец, а 152-мм – на торпедный катер и т.д. Идеи сыпались из изобретателя, как труха из дырявого мешка. Среди разработок Курчевского имелись механический аппарат для метания гранат, полярная лодка-вездеход, трехосный вездеход на колесном и гусеничном ходу,
