Тогда Зебедиа вновь прикурил свою сигарету, и мы двинулись дальше.
И вот я нахожу две палочки, практически идентичные тем, что использовал Зебедиа, и тру их друг о друга почти в течение часа. Однако ничего не происходит. Даже ложбинка не появляется. Я в отчаянии зашвыриваю палочки в море и безропотно ложусь, и тут же моя самодельная юбка разваливается.
Настроение у меня внезапно портится. Каким бы прекрасным ни был этот остров, находиться на нем одному все-таки скучно. Робинзон Крузо, когда его наконец спасли, обнаружил, что пробыл на своем острове «восемь и двадцать лет, два месяца и девятнадцать дней». Остается лишь допустить, что он человек непритязательный. Конечно, можно погрузиться в самолюбование, но лично мне заниматься этим было нестерпимо скучно, хотя я и провел на острове всего один день. К тому же вынужденное одиночное заключение дурно влияет на мое душевное равновесие. Краем ракушки я делаю зарубку на стволе дерева и задумываюсь над тем, как выглядели деревья на острове Крузо к моменту его отъезда.
Я ложусь, закрываю глаза и слушаю непрерывный шум волн, разбивающихся о рифы. День изо дня мне предстоит слушать этот гул, похожий на звуки городского транспорта, только еще более монотонный, поскольку его не разнообразит гудение машин, звон бьющихся фар и обличающие крики водителей. Я бы очень удивился, если бы услышал здесь что-либо подобное.
И тут до меня доносится тарахтение мотора. Нет-нет, это слуховая галлюцинация — первый признак приближающегося безумия. И все же невольно я снова прислушиваюсь. Нет, звук совершенно реален. Никаких сомнений, это рокот навесного мотора.
Я вскакиваю и бегу по песку. Кивая носом, как загнанная скаковая лошадь, каноэ подскакивает на мелких волнах, прокатывающихся по проливу. Я начинаю подпрыгивать, размахивая руками, подобно юной болельщице, и тут человек в каноэ поднимает руку в ответ, давая мне понять, что меня заметили, и лодка меняет курс.
Спасение!
От радости я боксирую и двигаю бедрами. И только тогда вспоминаю, что гол как сокол. Даже не успеваю обдумать, почему именно сокол, и прячусь за ближайший куст. В порыве изобретательности, подгоняемый критическим положением, хватаю свою футболку, запихиваю ее между ног и обвязываю вокруг пояса короткие рукава. Снова помчавшись к берегу навстречу своему спасителю, понимаю, что выгляжу так, словно на меня натянули старомодный подгузник.
Но чего только не отдашь за свободу!
Глава 21
Доктор Уилл
Все прекрасно — думаю я, — когда впереди появляется Мендали. Я был цел и невредим точно так же, как и мое каноэ, которое флегматичный спаситель Бенджамин нашел застрявшим в мангровых зарослях в нескольких сотнях ярдов от своей деревни. Поскольку лодки с навесными моторами были столь же важным видом транспорта для сообщения между островами, как пригородные автобусы в Англии, я испытываю огромное облегчение, когда он рассказывает мне о своей находке. Он вручает мне шорты огромного размера, и я по забывчивости чуть было не натягиваю их прямо на футболку. Бенджамин помогает мне завести мотор и, убедившись в моем благополучном удалении, возвращается к своей рыбалке.
Когда я появляюсь в Мендали, к глубочайшему разочарованию, это не вызывает должного ажиотажа. И хотя я пытаюсь намекнуть, что мое путешествие прошло не так гладко, как хотелось бы, похоже, история счастливого спасения никого не интересует. И лишь Инносент, стремящийся подергать шнур на моем спасательном жилете, и Старый Обадиа, желавший получить недоставленные овощи, проявили какой-то интерес к моей судьбе и моему кораблекрушению. Все остальные занимались куда как более серьезной проблемой.
Вопреки первоначальному энтузиазму, который вызывала у мальчишек перспектива ночевать вместе со своими подопечными, по прошествии нескольких недель, когда птицы подросли и стали более энергичными, они поняли, что курятник отнюдь не похож на пуховую перину, о которой они мечтали. Мальчишки осознали, что, когда по тебе ходят десятки когтистых лап, это плохо способствует ночному отдыху. Добавьте к этому удушающий запах аммиака и непрерывное квохтанье и вы поймете, почему мои помощники быстренько свернули свои матрацы и отправились по домам.
Оба, впрочем, оказались чрезвычайно добросовестными и постоянно приходили к курятнику, размахивая своими фонариками и безостановочно обсуждая проблемы птичьей жизни. И вот в тот самый момент, когда я открывал глаза, чтобы встретить свой первый день на безлюдном острове, Маленький Джон и Маленький Джордж направлялись к курятнику с ведрами воды и корма. Подойдя ближе, они увидели, что дверь распахнута, а внутри никого нет. Оба набросились друг на друга с обвинениями.
К счастью, в этот момент из относительной прохлады курятника на улицу выглянуло несколько толстых ленивых цыплят, привлеченные закуской и прохладительными напитками, поэтому загнать остальных, разбредшихся по округе, обратно не составило большого труда. А потом оба пацана клялись и божились, что накануне вечером запирали дверь.
Однако на следующий день дверь снова оказалась открытой. Заверив мальчишек в их невиновности, антикризисный комитет собрался за карточным столом и пришел к выводу, что инцидент не случаен. Впрочем, мы не исключили и того, что в странной истории нет ничего зловещего, и это всего лишь проделки какого-нибудь любопытного малыша. По крайней мере, все цыплята по-прежнему на месте, и ничего ужасного с ними не произошло.
И все же мы решаем не рисковать, и Смол Тому, собирающемуся в Мунду продавать овощи, поручено купить маленький медный замок и к нему три ключа. Два я отдаю мальчикам, они вешают их себе на тесемках на шею, а один оставляю у себя. Две последующие ночи проходят без происшествий, и нам кажется, что новая система безопасности остановила нарушителя спокойствия. Жизнь возвращается в свое нормальное русло.
Однако нормальная жизнь на Соломоновых островах включала в себя и малярию.
Однажды ночью я просыпаюсь от того, что дождь барабанит по крыше церкви. Впервые со дня своего приезда чувствую, что замерз, то есть не просто дрожу, а весь покрыт мурашками, как будто холод поднимается из самого нутра моего организма. А затем мне становится невероятно жарко, словно меня вытащили из холодильника и запихали в раскаленную плиту. Я сажусь, обливаясь потом, и Чатни, усевшись на покрытом эмалью столе, мяучит, выражая мне сочувствие.
Вскоре после своего прибытия на Соломоновы острова я не без интереса ознакомился с листовкой, в которой описывались симптомы малярии, — ее Джефф держал у себя в кабинете для воодушевления приезжих. Среди главных симптомов — лихорадка, озноб и гриппозные явления; кроме того, следовало обращать внимание на мышечные боли и желтуху («пожелтение кожи и белков глаз»). Я в темноте рассматриваю руки, а зеркала у меня нет.
Больной, как указывалось в листовке, ощущает усталость и измождение. Я и вправду устал, однако не уверен, вызвано ли это заболеванием или всего-навсего тем, что в разгар ночи меня разбудил дождь. Последним признаком приближающейся смерти была боль в нижней части живота, сопровождаемая диареей.
Ну, в этой части, похоже, все в порядке, и я облегченно улыбаюсь. И в тот же момент живот у меня, словно возражая, начинает возмущенно бурчать.
Прыгая через лужи и взбираясь по стволу к «маленькому домику», я едва успеваю заметить, что бак на улице переполнился и вода хлещет через край на жестяную обшивку, еще больше усиливая грохот ливня.
Больница в Мунде выглядела привлекательно и жизнеутверждающе — голубые здания окружали
