— Это про что твоя математичка клиенту рассказывала? — Лёвка кинул быстрый взгляд на жену.
Ада молча кивнула. Потом тихо и как будто обиженно пробормотала:
— Выходит, проститутка знала, а я… педагог… ценитель… знаток и историк литературы… в первый раз об этом слышу… — Ада подняла резко намокшие глаза и развернулась к мужу: — Он же просто лежал в гробу перевернутым на живот, и все, про голову ни слова, ни от кого, никогда. Ну почему я знала только это, а она все остальное, ну как такое могло быть, а, скажи, Лёв?
Гуглицкий, пытаясь неприметно сжаться в комок, осторожно поднес палец к губам и задрал глаза в потолок — тихо, мол, слышит же этот все… Аделина протерла глаза и понятливо кивнула. Было стыдно, но и поздно уже было стыдиться. Она просто стала читать дальше.
«…Так вот, сей факт, сам по себе, был принят к сведению, однако же ни причин, ни даты самого изъятья так никто и не установил, несмотря на многие старанья и властей, и отдельных исторических расследователей. Лишь сам я — душа моя — был свидетелем отделения от тела и последующего выкупа головы».
— Не, ну что за козлы! — не сдержался Лёва и ткнул пальцем в текст, приглашая Адку разделить его негодование. — Зачем им голова от трупа-то?
Ада не ответила, продолжая отслеживать возникновение букв на экране.
«…Дальнейшее, впрочем, я еще поведаю вам. Теперь же имею целью объяснить причины пребывания души моей на земле. Я полагаю, и уже окончательно и совершенно в том уверен, что невозможность вознесенья ее связана именно с отделением существенной части ее, убывшей совместно с унесенной головой. И пока соединенье обратное не содеется, так и будет душа моя разобранной и несоединенной. А стало быть, и невознесенной. Это и есть неприкаянность, милые мои Аделина и Лёвушка…»
— Так голова-то где сейчас ваша? — неожиданно громко воскликнул Гуглицкий, так, наверное, чтобы Гоголь понадежней его услышал. В этот момент из гостиной до ушей присутствующих, живых и всех остальных, донесся гортанный выкрик:
— Гоголь-хор-роший-гоголь-дур-рак, дур-рак, дур-рак!
— Извините, пожалуйста, Николай Васильевич, — смущенно пробормотал Лёва, — глупая птица, сама не знает чего вещает, это не мы, это прошлые хозяева ее так научили. И вообще, это он не про вас — он больше про себя. Имя у него такое, Гоголь.
«Не парьтесь, Лёвушка… — Буквы на экране не заставили себя ждать. — Я в курсе дела. И попугай ваш вовсе не столь дурен, как вам кажется. Он весьма мудр и существенно замысловатей, нежели вы себе представляете. А за отдельные слова из лексики моей нижайше прошу меня извинить, эта чудесная птица отчего-то воздействует на меня так, словно не сам я, а она рукой моей водит и заставляет иные слова применять, чужеродные, мало привычные языку и стилю моему. Я уж заранее извинялся, припоминаете? Не обессудьте, милые, но только не знаю вот, куда заведет меня это, коль скоро он в смертном грехе содомском в очередной раз обвинять меня станет».
Лёвка хмыкнул и спросил в воздух:
— Кстати, Николай Василич, так вы так и не сказали нам, как вы рукой по доске-то этой водите. Ну и остальное все, с кастрюлями, с занавесками, с одеялом. И про машинку пишущую не забудьте, она княгинюшку нашу чуть до сердечного приступа не довела, я уж не говорю про бессонницу. Ваших рук дело?
«Непременно, Лёвушка, подробнейше изложу, однако не теперь. Хочу откланяться покамест с тем, чтоб явиться к вам завтра, в таковое же время, если не возражаете. Дам о себе знать как обычно, посредством чугунной ручки. Тогда и расскажу вам остальное. Согласны?»
— Спасибо вам, Николай Васильевич. — Аделина поднялась с вертушки, вежливо склонила голову и даже чуть-чуть присела, невольно обозначив ногами кусочек книксена. — Нам, пожалуй, действительно потребуется какое-то время, чтобы прийти в себя. Переварить это все. Иначе не потянем, и так голова уже кругом идет. Лёва, наверное, теперь вообще спать не будет.
Она сказала последнюю фразу и посмотрела на экран. Тот светился пустым и слабо-сиреневым.
— Ладно, выключай, — махнул рукой Лёвка, и, обессиленный, упал в кресло. — «…он улетел, но обещал вернуться. Милый, милый…» — процитировал он домомучительницу из «Карлсона».
— Ну-ка… — Ада быстро вошла в сеть и набрала в поиске «голова Гоголя», — посмотрим…
На экране возник текст, сопровождаемый картинкой — фотографией Свято-Данилова монастыря. Адка стала читать вслух:
«Перезахоронение останков Гоголя с кладбища Свято-Данилова монастыря на Новодевичье кладбище произошло 1 июня 1931 года и было связано с постановлением властей города о закрытии монастыря, которое являлось частью масштабного плана реконструкции Москвы… Вскрытие могилы Гоголя состоялось 31 мая 1931 года… Согласно письменным воспоминаниям свидетеля вскрытия — писателя Владимира Лидина, происходило оно с большими трудностями. Во-первых, могила писателя оказалась расположена на существенно большей, чем другие захоронения, глубине. Во-вторых, при раскопках обнаружилось, что гроб с телом Гоголя был вставлен в кирпичный склеп «необычайной прочности» через отверстие в стенке склепа. Черепа в гробу не оказалось, и останки Гоголя начинались с шейных позвонков: весь остов скелета был заключен в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета; под сюртуком уцелело даже белье с костяными пуговицами; на ногах были башмаки, тоже полностью сохранившиеся; только дратва, соединяющая подошву с верхом, прогнила на носках, и кожа несколько завернулась кверху, обнажая кости стопы. Башмаки были на очень высоких каблуках, приблизительно 4–5 сантиметров, это дает безусловное основание предполагать, что Гоголь был невысокого роста… Когда и при каких обстоятельствах исчез череп Гоголя, остается загадкой. При начале вскрытия могилы, на малой глубине, значительно выше склепа с замурованным гробом, был обнаружен череп, но археологи не признали его, как принадлежащий классику русской литературы, и по имеющимся сведениям, череп был передан в Театральный музей им. Бахрушина…»
— Нет, ты представляешь, Лёв? Головы нет, как не было, а человек улететь из-за этого не в состоянии. Бред какой-то!
— Адусь, это что, единственный бред, который ты вынесла из всего, что произошло с нами, в нашем доме, здесь и сейчас? — Лёва завалился на ковер и истерически захохотал. — Все остальное тебя устраивает? — Он хохотал и не мог остановиться. Внезапно откинулся на спину и театрально задрыгал ногами; джинсы вздернулись, обнажив голени его коротких ног, густо заросших курчавыми и почти целиком седыми волосами. Все это напоминало нервный приступ, если не сказать припадок. Аделина стояла рядом и молча наблюдала, как ее муж выпускает из себя пар совершенно незнакомым для нее способом. Стояла и дожидалась, пока он придет в себя. — Нет, ты посмотри только на него, на этот призрак дома Гуглицких! Не поняла еще? Является юный обормот в дырявых штанах, впаривает нам эту доску, предварительно отпиарив ее через свой стилизованный под старину текст, затем монтирует и запускает навороченную программу. После чего слушает нас через микрофон и строчит замороченные ответы. Не используя клавиатуру — рукой. И ржет над нами, как ненормальный, и рожи строит! А мы с тобой, два взрослых идиота, учительница и спекулянт, пребываем в полной уверенности, что перетираем и умничаем с Гоголем за жизнь! С самим маэстро! Про то, что, понимаете ли, в этой жизни главней — полновесный дух или ж ущербная бездуховность? Гармония души! Слова-то, слова какие! Только все это на придурков рассчитано и на блаженных! Что-то неохота мне ни тем, ни другим становиться. Нет, ну надо же, как все просто на самом
