угодить кабабишийке, развелся с распутницей, но вторая жена вскоре сбежала от него и уехала обратно к родным в Хамрат эш-Шейх.
Вад ар-Раис, многозначительно толкнув меня острым локтем в бок, заметил, стараясь вовлечь меня в общую беседу:
— Говорят, у христиан женщины — это что-то особенное, даже трудно себе представить.
— Аллах их знает, — ответил я.
— Ну что это за разговор? — не унимался Вад ар-Раис. — Подумать только, юноша в полном расцвете сил, молодой, красивый, целых семь лет живет в стране, где стоит только свистнуть, — и вдруг нате вам: не знаю! — Не дождавшись ответа, он продолжал: — Хотя, пожалуй, чего от вас и ждать! По-вашему, мужчине до-вольно и одной жены. Вот твой дядя из другого теста: настоящий мужчина!
Действительно, про нашу семью в деревне говорили, что у нас никто не разводится и вторично не женится. И находили этому всякие объяснения, например, что в нашей семье мужчины у своих жен всегда под башмаком. Но к моему дяде Абдель-Кериму это не относилось: он и женился и разводился по нескольку раз.
— Да разве жены у христиан могут сравниться с нашими деревенскими? — сказала Бинт Махджуб. — Куда им! Они только болтать горазды. Их и водой не пои — только дай языком потрепать. А наши и массаж умеют делать, и табак готовить, и благовония всякие, а в сырую погоду и разотрут, где нужно. Ляжет паша деревенская после вечерней молитвы на красную циновку, раскроет объятия, ну, мужчина и чувствует себя, словно он сам Абу Зейд аль-Хилали[34].
Дед и Бакри дружно рассмеялись. А Вад ар-Раис заметил пренебрежительно:
— Ну довольно тебе, Бинт Махджуб, уж больно ты хвастаешься. На словах-то вы все хоть куда, а на деле? Одна только видимость.
— Сам ты видимость! — огрызнулась Бинт Махджуб.
— Видишь ли, — как всегда спокойно и рассудительно сказал мой дед, — Вад ар-Раису больше нравятся женщины с червоточинкой.
— Послушай, хаджи Ахмад, могу поклясться: если бы ты хоть раз поцеловал женщину из Эфиопии, так давно бы оставил свои четки. В их объятиях про все молитвы забудешь, как про тот кусочек плоти, который обрезают в младенчестве за ненадобностью.
— Ну уж это ты слишком! Ислам требует обрезания, — заявил Бакри.
— Какой такой ислам? — рассердился Вад ар-Раис, — У тебя свой ислам, у хаджи Ахмада — свой. Много вы понимаете! Неужто египтяне или сирийцы не мусульмане? А вот они точно знают, чего хотят, уважают законы: женщины у них остались такими, как сотворил их аллах. А у нас? Стрижем их, точно овец.
Дед так долго захлебывался смехом, что даже уронил четки.
— Египтянок вспомнил! — через силу выговорил он наконец. — Где уж тебе с ними справиться!
— Как бы не так! А ты-то что про них знаешь? Молчал бы уж! — возмутился Вад ар-Раис.
— Э, да ты, видно, забыл, — пришел на помощь деду Бакри, — что наш хаджи Ахмад бывал в Египте. Как-никак провел там девять месяцев!
— Пешком ходил, — добавил дед. — Помню, у меня с собой не было ничего, кроме четок да молитвенного чайника.
— И много выходил? — спросил с ехидцей Вад ар-Раис. — С чем ушел, с тем и пришел, так ведь? С четками и чайником! Клянусь, я бы на твоем месте не вернулся с пустыми руками. Можешь быть уверен.
— А кто спорит? Ты бы, конечно, привез оттуда бабу. Чего еще от тебя ждать? Ни о чем другом ты ведь и не думаешь! Я-то, правда, вернулся с полным кошельком — купил себе земли, построил сакию, приодел детей.
— Да знаем, знаем. Ну а все-таки, хаджи Ахмад, неужто ты в Египте так даже и не полюбопытствовал, какие они, египтянки-то?
Дед поднял четки, и они снова скользили между его пальцами, точно колесо сакии. Но вдруг они замерли, и дед, откинув голову, раскрыл рот, словно ему не хватало воздуха.
— Ты с ума сошел, Вад ар-Раис? — опередил всех Бакри. — Взрослый человек, а говоришь глупости. Женщины, они везде одинаковые, что в Египте, что в Судане, что в Ираке: и черные, и белые, и красные, и желтые…
Вад ар-Раис был ошеломлен неожиданным отпором и не сумел ничего ответить. Он только покосился на Бинт Махджуб, словно ища у нее поддержки.
— Правду сказать, в Египте я чуть было не женился, — начал дед. — Египтяне хорошие люди, умеют ценить дружбу. И о египтянках худого слова сказать нельзя. Познакомился я в Булаке с одним благочестивым человеком. Встречались мы всегда в мечети Абу-ль-Ала на первой молитве рано утром. Потом пригласил он меня к себе в дом. Так я познакомился с его семьей. Сыновей у него не было, одни дочери, целых шесть, и все давно на выданье. Вот однажды он мне и говорит: «Послушай, суданец, человек ты верующий, благочестивый, умеешь хранить дружбу, в общем, человек верный, достойный. Позволь мне предложить тебе в жены одну из моих дочерей». И знаешь, Вад ар-Раис, его старшая дочь пришлась мне очень по душе. Но тут вскоре я получил телеграмму о смерти матери, ну и тот час собрался и уехал. А больше я туда не возвращался.
— Да снизойдет на нее милость аллаха, — проговорил Бакри, — она, конечно, была достойная женщина.
А Вад ар-Раис глубоко вздохнул:
— Жаль! Очень жаль! Вот она — жизнь! Кто по хочет, тому счастье само в руки плывет. Клянусь, я на твоем месте своего бы не упустил. Нет, уж я бы женился и пожил с молодой женой в свое удовольствие. И чего тебя потянуло сюда, в это забытое богом место?
— Помнишь сказочку? Что там говорила газель? Моя страна — это моя! — заметил Бакри.
Бинт Махджуб закурила очередную сигарету. Сизая струйка поднялась к потолку, где уже колыхалось густое облако табачного дыма. Обращаясь к Вад ар-Раису, она сказала:
— Да, конечно, тебе никогда не везло, толстяк ты этакий. Тебе ведь давно за семьдесят, а ты все не взрослеешь.
— Семьдесят, семьдесят… А что такое семьдесят лет? — вскричал Вад ар-Раис. — Всего лишь день, не больше. А тебе самой сколько? Да ты, наверно, постарше нашего хаджи Ахмада.
— Побойся бога, Вад ар-Раис, — примирительно заметил дед. — Когда я женился, Бинт Махджуб еще на свете не было. Она, я думаю, моложе тебя года па два, а то и на все три.
— Ну ладно, все равно, — не отступал Вад ар-Раис, — я и сейчас поживее всех вас буду. Клянусь, я и с твоим внуком могу еще потягаться.
— На словах-то ты герой! — припомнила ему Бинт Махджуб недавний выпад. — А дошло бы до дела, так мы бы еще посмотрели, как оно обернулось бы.
— А ты выходи за меня, Бинт Махджуб, и сама проверь!
— Да что ты мелешь! С тех пор как мой Вад аль-Башир меня покинул, я обо всем таком и думать забыла. А ты, Вад ар-Раис, клянусь аллахом, совсем как ма-лое дитя стал. Видно, весь свой ум, коли он у тебя был, ты растряс по чужим постелям, вот что я тебе скажу.
Взрыв смеха заглушил ее последние слова. Даже Бакри, который раньше только кривил губы в усмешке, весь содрогался от хохота. Дед перестал перебирать четки и негромко смеялся, время от времени всхлипывая. Хрипло, по-мужски хохотала Бинт Махджуб, смех Вад ар-Раиса напоминал, скорее, лошадиный храп. У всех из глаз лились слезы.
— Да простит нас аллах и заставит покаяться, — приговаривал дед.
— Да простит нас аллах! О боже, ну и насмеялись же мы, — сказала Бинт Махджуб. — О аллах, прошу тебя, собери нас в добрый час еще не раз!
— Да простит нас аллах! — пробормотал скороговоркой Бакри, — и отпустит нам великий все наши грехи и прегрешения и дарует нам счастливый конец!
— Да простит нас аллах, великий и могучий! — сказал Вад ар-Раис. — Да будет его воля над нами и здесь, на земле, и там.
Вдруг Бинт Махджуб легко поднялась на ноги, точно мужчина лет тридцати, и выпрямилась во весь
