Нами снова овладел затаенный страх, ведь мы знали, что это правда. Стоило только Бендер-шаху в сопровождении своих одиннадцати сыновей и внука Марьюда появиться на свадьбе или на похоронах, как к ним поднимались все взоры и устремлялись все мысли, их одних только слышали и видели, ибо они были украшением всего города.
Один из нас произнес с тоскою:
— Бендер-шаху открыты тайны небес. Куда ни ступит его нога — он что-нибудь находит. В этом году у всех плохо уродились финики, а у Бендер-шаха — нет.
Тотчас в ответ раздалось несколько голосов:
— Да простит тебя аллах. Что же нам теперь завидовать Бендер-шаху? Разве ты или мы делаем хотя бы четвертую часть того, что делают Бендер-шах и его сыновья?
Возражавший сразу же шел на попятную:
— Клянусь аллахом, вы правы. Бендер-шах и его сыновья — не такие, как мы. Этим людям благоволит господь. Все, что при них, у них не отнимется.
Нас никогда не переставало удивлять поразительное сходство между Бендер-шахом и его внуком Марьюдом. Внук был и внешне, и по всем другим статьям полной копией своего деда, словно Великий мастер вылепил их одновременно из той же самой глины и преподнес жителям города сначала Бендер- шаха, а потом, спустя пятьдесят или шестьдесят лет, подарил миру того же Бендер-шаха в облике Марьюда. Они казались близнецами, один из которых появился на свет с опозданием в пятьдесят или шестьдесят лет. Все у них было одинаковым: рост, лицо, голос, смех, глаза, блестящие зубы, выдающийся подбородок, походка, манера стоять и сидеть. Когда они здороваются за руку, то налегают на вашу руку всем своим корпусом. Они смотрят на вас приветливо, но в то же время пристально и изучающе, и не так, как остальные люди — прямо в лицо, а как-то сбоку. Когда вы стоите между ними, то чувствуете себя словно между двумя зеркалами, поставленными друг против друга: каждое из них абсолютно точно отражает то, что видно в другом.
Марьюд был доверенным лицом и заместителем своего деда. Помню, как сильно я был удивлен, когда впервые узнал об этом. Марьюд был старше меня приблизительно на год. В то время ему было не больше пятнадцати лет. Он пришел к моему деду поздним утром. У деда находились Мохтар Вад Хасаб ар-Расул, Хамад Вад Халима и я. Как всегда, я сидел в самом углу и отвечал только, если ко мне обращались с вопросами, и то не более чем одной или двумя фразами. Марьюд вошел и поздоровался, назвав каждого просто по имени, не добавляя, как принято в таких случаях, «дядюшка» или «дедушка». Затем он сел, не дожидаясь приглашения, напротив моего деда. Он не был наглым… нет, но его самоуверенность граничила с наглостью. Он не стал терять время на обмен любезностями, а сразу перешел к делу, заговорив с дедом и совершенно игнорируя двух других взрослых мужчин:
— Бендер-шах говорит, что купил у тебя теленка.
Дед возразил:
— Бендер-шах волен покупать или не покупать, но я ему не продавал.
Марьюд засмеялся:
— Если Бендер-шах что-то купил у тебя, то, значит, ты ему это продал.
— Но твой дед давал двенадцать фунтов[45], а я прошу семнадцать.
Ничего не ответив, Марьюд вынул из кармана несколько банкнот и протянул их деду. Тот взял деньги, не считая, однако какое-то мгновение подержал их на ладони, словно взвешивая. Потом сказал:
— Теленок привязан к стойлу. Иди возьми его.
Марьюд, который уже приготовился уйти, засмеявшись, ответил:
— Теленка я пригнал с восходом солнца. Его мясо сейчас жарится на огне, если только его уже не съели.
Когда он ушел, я спросил деда:
— Сколько он заплатил?
— Двенадцать фунтов, — сказал дед.
Я взял банкноты и пересчитал их. Действительно, двенадцать. Дед, забирая деньги у меня из рук, проговорил, заметив мое удивление:
— Я сделал это только ради мальчишки. Во всяком случае, лучше иметь дело с ним, чем с его дедом.
В то время мой дед вполне соглашался с таким ненормальным положением вещей. Я заметил, как узенькие глазки Мохтара Вад Хасаб ар-Расула расширились от неподдельного восхищения. А Хамад Вад Халима так и впился глазами в Марьюда, когда тот, хохоча, выходил из комнаты: он смотрел на него так, как смотрит обыкновенный человек, сотворенный из праха, на ангела, спустившегося с небес. Не скрою, что все это произвело на меня впечатление. Я чувствовал себя в те минуты так, словно являюсь свидетелем чуда. И если бы кто-нибудь сказал мне в тот день, что Марьюда избрала сама судьба, чтобы заключить мир между прошлым и будущим, то я бы поверил. Как, впрочем, поверил бы и мой дед, несмотря на всю свою осмотрительность, как поверили бы все жители города.
Но что было после этого! Из дальних пещер и подземелий, дико завывая, вдруг подули ураганные ветры. С крыш домов и с ветвей деревьев, с полей и из пустынь, с горных вершин и из-под копыт коров стали скакать яростно вопившие джинны. Потом весь этот шум и вопли слились в одном слове: «Бендер- ша-а-х!» Я и сейчас, несмотря на то что прошло столько времени, не могу вспомнить об этом утре без содрогания. Будто страшная, грозная птица вырвала город с корнем, подхватила его, понесла в своих когтях, а потом сбросила его вниз с головокружительной высоты. Меня словно парализовал какой-то летящий и гогочущий кошмар, я был не в состоянии даже шевелиться. Под нашими ногами словно разверзлась зияющая пучина. Люди в панике беспорядочно сновали туда и сюда, искали неизвестно что, искали источник и первопричину, а их-то и не было. Картины всего виденного, едва успев запечатлеться в голове, дробились на мельчайшие кусочки, и вместе с ними дробился мир. В тот день я видел Хамада Вад Халиму: он то продвигался вперед, то откатывался назад, словно спящий или мертвец, которым играют невидимые силы.
Среди картин этого кошмара мне запомнились женщины с непокрытыми головами, с лицами, осыпанными пылью. Они цеплялись за мужчин со скрученными за спину руками, которые были привязаны грубой толстой веревкой к седлу верблюда. На верблюде сидел солдат с винтовкой. Десятки людей преграждали ему дорогу. Потом раздался страшный грохот, все завертелось и смешалось, и из отдельных кусков сложилась целая фигура. Это был Бендер-шах в образе Марьюда пли, может быть, Марьюд в образе Бендер-шаха. Он словно восседал на троне этой сумятицы, словно держал обеими руками нити хаоса. Он был одновременно в самой гуще хаоса и над ним, подобно ослепительному, все испепеляющему лучу.
Мы были похожи на огромную стаю встревоженных птиц, которые с оглушительным карканьем разлетаются, слетаются, поднимаются вверх, стремглав падают вниз, кружатся вокруг друг друга. В то утро прошлое и будущее были повержены, и не было никого, кто бы предал их прах земле, кто бы их оплакал.
Да, конечно, было и другое. Был сосед Масуд, обладавший приятным голосом. У него был звонкий, чистый смех, напоминавший мне журчание ручья. И было время сбора фиников, как об этом говорилось в одном давнем рассказе, и их, как там описывается, везли на верблюдах и ослах, и был разговор между моим дедом и соседом Масудом и между мною и дедом.
Возможно, смысл этого события в моей жизни раскрылся бы со временем, но, проснувшись однажды утром, мы внезапно поняли, что ни в чем не уверены.
Я сказал Саиду, который раньше был известен под прозвищем Саид Сова:
— Говорят тебя теперь зовут Саид Накормивший Голодных Женщин?
Он засмеялся, напомнив мне этим чистым, простодушным смехом времена моего детства в Вад Хамиде, и ответил на своем бедуинском наречии:
— Это все старая бабка Фатума, да убережет тебя от нее аллах. Когда арак ударит ей в башку, она молотит всякую чепуху.
— А Фатума тоже пела на твоей свадьбе?
