прошлое и будущее. В руках оно держало длинный окровавленный бич. Может быть, это был тот самый?
За ужином Вад ар-Равваси и Саид, сменяя друг друга, поведали Михаймиду всю историю. Саид все время сердился. Вад ар-Равваси же рассказывал тоном человека, которого уже ничем не удивить. По их словам, все дело началось с земельной тяжбы. Ведь мать братьев Бакри — сестра Махджуба. Махджуб считал, что земля принадлежит ему. Но сыновья Бакри неожиданно выступили против него, несмотря на то что он — шейх, почтенный старец, а они — зеленая молодежь. Они повели с ним тяжбу, затаскали его по судам. Землю они потеряли, но власть Махджуба подточили. Они осмелились говорить громко то, что люди говорят тихонько или вовсе не говорят. В городе как будто только этого и ждали. Поползли слухи, раздались голоса недовольных. Ат-Турейфи стал выступать против Махджуба на собраниях и посиделках. Он говорил в присутствии самого Махджуба: «Когда шайка Махджуба и его приспешников отдаст бразды правления в Вад Хамиде другим? Это конченые люди. Довольно! Они терзали наш: город больше тридцати лет». Речи подобного рода злили Махджуба, но все, что он делал против сыновей Бакри, лишь еще больше подрывало его авторитет.
Вад ар-Равваси горестно вопрошал: «Что может сделать пожилой уважаемый человек, если его начнет задирать беспутный мальчишка? Если он его ударит, люди скажут: „Этот человек — недостойный, он обижает слабого“. А если он не даст отпора, люди скажут: „Этот жалкий человечишка не может справиться с сопливым мальчишкой“.
Саид сказал, что Махджуб был лидером в Вад Хамиде благодаря своим способностям, а также потому, что город „принимал“ его. У глагола „принимать“ и производных от него слов был огромный вес в глазах Махджуба и его компании. Они говорили, например, что такого-то человека „принимают“ или что такой-то „принимает“, и это звучало высшей похвалой с их стороны. Потом они внезапно увидели, что эти слова потеряли свой смысл: та таинственная и непостижимая сила, что заставляла сына покоряться отцу, жену — мужу, подчиненного — начальнику, младшего — старшему, в один прекрасный день перестала существовать. Словно жители города внезапно пробудились ото сна или, наоборот, увидели новый, невиданный сон. Люди стали смотреть на все другими глазами, и в этих взглядах отражались самые разнообразные чувства, кроме чувства „приятия“.
Вад ар-Равваси и Саид рассказали далее, что речи сыновей Бакри начали оказывать воздействие на умы и сердца людей, и в городе образовалась оппозиционная партия, которая стала расти и крепнуть. Ее сторонники провели сбор подписей под требованием о созыве собрания кооператива. Такого не случалось с тех пор, как кооператив был создан. Их целью было устранить Махджуба и его сторонников из руководства кооператива и из всех его комитетов, которыми они заправляли более тридцати лет. Махджуб, почти четверть века пользовавшийся неограниченной властью, внезапно очутился лицом к лицу с вад-хамидцами, потребовавшими от него отчета.
Дело кончилось созывом общего собрания под председательством главного инспектора по делам коопераций, который по случаю этого знаменательного дня приехал специально из Мерове[54]. По словам Вад ар-Равваси, первым выступил Ат-Турейфи, сын Бакри. Он зачитал длинную петицию, содержавшую все обвинения, которые только могли прийти ему в голову. Он обвинил Махджуба в коррупции, взяточничестве, хищениях, фаворитизме, некомпетентности, халатности и протекционизме! Один оратор сменял другого, и все они поддерживали обвинителя. Среди прочих выступили Сейф ад-Дин и Саид Сова — ныне Могучий Саид Накормивший Голодных Женщин. После собрания он устроил ужин для нового руководства. Конечно, он сразу стал казначеем. Поверишь ли, Михаймид, даже сыновья Махджуба голосовали против своего отца. А девчонки устроили в Вад Хамиде демонстрацию и кричали: „Долой Махджуба и шайку жуликов!“
Саид, сменивший Вад ар-Равваси, продолжал:
— Махджуб сидит и слушает все эти обвинения, как деревянный истукан. Из нашей компании там были только я и Ат-Тахир. Абдель-Хафиз с тех пор, как узнал дорогу в мечеть, от всего отошел и умыл руки. Говорит: „Все пустая болтовня“. Ахмад, как всегда, был пьян и не пришел на собрание. Вад ар-Раис, как ты знаешь, умер от колик в животе. Мать братьев Бакри, сестра Махджуба, пришла, встала среди мужчин и начала поносить своих детей самыми последними словами. За все время собрания Махджуб только один раз открыл рот, чтобы крикнуть своей сестре: „Эй, женщина, иди домой“.
Происходят удивительные, невероятные вещи. Наши собственные дети поднялись против нас. Мы старались в поте лица, бегали туда-сюда, чтобы открыть для них школы, а теперь они их окончили и задирают носы. В городе столпотворение, а мы спим сном праведников.
Мы с Вад ар-Равваси встали со своих мест и начали укорять этих людей, подходя к каждому и называя его по имени. Мы напоминали им о заслугах Махджуба перед ними. О том времени, когда Махджуб один за всем следил, а остальные были так, простым стадом. Но было уже поздно. Они проголосовали. Большинство было против нас. Среди белого дня в центре города Махджуб потерпел поражение. Махджуба Леопарда сокрушили гиены. Мелюзга, беспутные бродяги и бесстыжие девки. Они выбрали Ат-Турейфи, сына Бакри, председателем, Хасана, другого сына Бакри, — заместителем председателя, Хамзу, третьего сына Бакри, — секретарем, Саида Накормившего Женщин — казначеем, а Сейф ад-Дина — контролером. Сказали, что это новая должность для улучшения работы кооператива. Девчонки, которые устроили демонстрацию, заверещали: „И-и-и-йю-йя!“
А Ат-Турейфи крикнул: „Да здравствует парод!“ А где народ? Такие люди, как Саид Накормивший Женщин, Вад Рахматулла, Мифтах аль-Хазна и прочие? И это называется народ?»
— Собрание доконало Махджуба, — заканчивал рассказ Вад ар-Равваси. — Он не произнес ни слова в свою защиту. Просто встал и ушел. С того дня он ходит по земле живым мертвецом. Да, в Вад Хамиде окончился один век и начался другой. До сих пор мы не знаем, как это все случилось.
Медленно бредя домой поздней ночью, Михаймид думал о том, что ему понятна мораль этой истории, ибо она уже происходила на его глазах раньше, в незапамятные времена, и он даже был одним из ее участников. Тогда тоже шла война между тем, что было, и тем, что идет ему на смену. Да, Вад Хамид, с которым он мысленно был все эти годы и куда он вернулся, ища его, как солдат разбитой армии ищет свой полк, больше не существовал. Ноги Михаймида чувствовали груз прошедших пятидесяти лет, а мысленно он ощущал себя ребенком, которому не было и десяти. Черная, непроглядная ночь: кусты акации, застывшие как женщины в траурной одежде, призрачный блеск огней в кромешной тьме и слабые звуки жизни во всем этом небытии. Внезапно среди мрака послышался голос:
— Михаймид!
Голос звучал совсем рядом, прямо над ухом.
Михаймид ответил:
— Да!
Тот же отчетливый знакомый голос позвал:
— Михаймид, идем!
Он улыбнулся и снова повторил:
— Да.
Ему не пришло даже в голову, что всего этого не может быть, что он принял за зов молнию, блеснувшую в бездне мрака. У него не было никаких сомнений, что надо идти на зов.
Я пошел среди тьмы за позвавшим меня голосом, не понимая, куда я иду: вперед или назад. Мои ноги увязали в песке. Потом я почувствовал, что передвигаюсь но воздуху, плывя по нему ровно и легко, и что годы слетают один за другим с моих плеч, как ненужная одежда. Передо мной возник замок с высокими куполами, в окнах которого сверкали огни. Он возвышался, как рукотворный остров среди морской пучины. Следуя за голосом, я достиг ворот и увидел стражников, опоясанных кинжалами. Они открыли ворота, словно ждали моего прихода. Я пошел на голос по длинному коридору со многими дверьми, у каждой из которых стояла стража, и очутился в конце концов в просторном зале, освещенном тысячами люстр и свечей. В центре зала напротив дверей возвышался помост, а на нем красовался трон, справа и слева от которого стояло по креслу. С обеих сторон стояли люди со склоненными долу головами. В зале царила первозданная тишина, словно люди еще не обрели дара речи.
Ведомый голосом, я последовал дальше и увидел, что стою перед восседающим на троне. У него было черное нежно-бархатистого оттенка лицо и зеленые глаза, смотревшие со вселенским коварством. Мне
