Другой Саид — тот сын своего времени. Его звезда сейчас восходит. Таким людям еще предстоит сыграть свою роль, что бы там ни говорили. Роль же самого Махджуба уже сыграна. Его положение по-настоящему трагично, потому что он не хочет покинуть сцену.
Глубоко вздохнув, Ат-Тахир Вад ар-Равваси проговорил:
— Эх, старые времена уходят, новые настают.
Саид Законник засмеялся и сказал:
— Я же говорю вам, речь Накормившего Женщин на собрании кооператива — это такая речь, что ее надо напечатать в книгах и изучать в школах. Слушайте все внимательно, и ты, Михаймид, тоже: Ахмада и Абдель-Хафиза на собрании не было. Народ столпился под большой акацией. Жарища такая, что не продохнуть. Мы приготовились, ну, думаем, будет драка! Потом этот наш друг, чтоб ему пропасть, встает и просит слова. Еще накануне вечером он ужинал вот здесь, вместе с нами, и клялся, что будет голосовать за нас. Когда он поднялся, я говорю Вад ар-Равваси: «Хоть он глупец и пустозвон, но тоже с нами». Он не сказал ни «здравствуйте», ни «во имя аллаха», ни «слава аллаху», а сразу начал: «Люди добрые! Махджуб, Ат-Тахир и Саид — мои друзья и братья. Махджуба все знают и любят. Это такой человек, каких не сыскать. Клянусь верой, он один стоит тысячи людей. Он гроза врагов, защитник вдов и сирот. Но, аллах свидетель, эти люди сожрали наш город, бессовестно обглодали его до костей. С самого дня творения эта банда ворует и грабит, не зная ни совести, пи закона. Если они что-нибудь возьмут, то назад уж никогда не отдадут. Клянусь господом, круглый год нет от них людям отдыха и покоя. Они разворовали и ограбили город, да не даст им аллах счастья. Они здоровые, как быки, и утробы их ненасытны. Как сказал наш уважаемый начальник Ат-Турейфи, теперь этим людям среди нас не место. Пусть они сидят дома. Так будет лучше. Если же они будут возражать, то парод скажет им свое слово. Да здравствует народ! Слава пароду! Да здравствует Ат-Турейфи! Долой Махджуба! Долой весь род Исмаила, чтоб ему пропасть! Этот друг, храбрец-удалец, тратит все своп деньги на арак. Махджуб — уважаемый человек, человек, который много сделал для города, — разорял и грабил. Он продал мне поле, засеянное клевером, за пятьдесят пиастров. Я сказал ему: „Я буду владеть с тобой на паях коровой“. А он говорит: „Я в пай вступать не хочу“. Люди! Молитесь пророку. Вы сами видите, где добро, а где беззаконие. Кончайте это дело. Разойдемся по домам».
Все смеялись, а сам Саид Накормивший Голодных Женщин — больше всех.
Он проговорил, захлебываясь от смеха:
— Я воздал каждому по заслугам. Справедливо или нет?
Внезапно среди общего веселья он произнес:
— Друзья, есть у меня одна тайна, которую я хочу вам поведать. О ней еще ни одна душа не знает.
Не без труда овладев нашим вниманием, он начал:
— Дело было прошлой зимой в месяце имшире[56]. Стояли холода, от зари до зари бушевали пыльные бури. Вы скажете, мне это приснилось. Ни в коем случае! Я видел его, как вижу вас сейчас. Клянусь жизнью, братья! Я не спал, лампа горела. Лежу под тремя одеялами, а ветер снаружи так и воет, так и воет. Ой-ой-ой! Окна у меня были закрыты, дверь заперта. Во имя аллаха милостивого и милосердного! Спаси, боже, от проклятого шайтана! Кто-то встал у меня в головах и громко сказал: «Поднимайся»! Это был шейх Аль-Хунейн, да будет доволен им аллах. Когда я пришел в себя от испуга, я его хорошенько разглядел. Он самый, как есть, одет в плащ, на плечах — шаль, а в руках, если мне не изменяет память, кувшин. Сказал он мне, значит: «Вставай!» Я спросил: «А куда идти-то, о, шейх?» Ои ответил: «Пойдешь к старой крепости». «Это, где развалины?» — спрашиваю. Он говорит: «Нет там никаких развалин. Пойдешь к крепости, увидишь дворец». Я спрашиваю: «Какой дворец?» Отвечает: «Дворец Бендер-шаха». Я говорю: «Это кто такой Бендер-шах?» А он мне в ответ: «Один из повелителей преходящего мира. Он был в давние-давние времена. Его угодьям и владениям не было ни конца ни края. По его земле, хоть скачи на резвом коне, никогда не достигнешь пре-делов. Закрома у него ломились от фиников, хлеба и пшеницы. И были у него сын и одиннадцать рабов. Иди во дворец, что стоит над крепостью. Ты увидишь там открытую дверь. Войди в нее и продолжай идти, пока не войдешь в большой зал. Ты увидишь Бендер-шаха и его сына, которые будут тебя ждать. У них есть для тебя дар. Не приветствуй их и не разговаривай с ними. Не оборачивайся ни налево, ни направо. Входи, получай дар и беги. Смотри, если скажешь хоть слово! Не будет тебе спасения, коль потеряешь терпение. Тот дар — деньги. Твои деньги, твое богатство. Бендер-шах хотел унаследовать землю и всех, кто на ней обитает. Теперь эта земля будет принадлежать тебе и тем, кто придет после тебя. Вставай, вставай!»
И вот, добрые люди, пошел я к крепости и увидел там все, как рассказал мне наш шейх Аль-Хунейн. Дворец, клянусь аллахом, — огромный, весь освещенный, словно морской пароход. Слышно, как там поют, танцуют и смеются. Иду я, не оглядываясь ни направо, ни налево, будто меня кто-то тянет вперед и вперед. Большой зал был полон женщин. Я не оборачивался и никого не разглядывал, но запах душистых цветов и сандала меня не обманывал. Потом я увидел двух мужчин, пожилого и молодого, которые сидели, о всемогущий аллах, будто султан и его визирь. Тот, что постарше, сказал мне: «Добро пожаловать, милости просим. Приветствуем нашего сына Саида Накормившего Голодных Женщин. Ну, садись, пей, веселись». Я ему не ответил, только молча протянул руку, а сам ни жив, ни мертв от страха. Тот, что был моложе, произнес: «Скажи хоть слово в ответ на наше приветствие». Клянусь аллахом, я чуть не заговорил, но, защити господь своих рабов, вовремя язык прикусил.
Старший из мужчин хлопнул в ладоши, и в зал вошла девушка, подобная гурии[57]. Трудно описать ее красоту, добрые люди. Как спелые финики торчали ее молодые груди. Шла она нагишом, покачиваясь, прямо вся извивалась. Клянусь аллахом, мне это не показалось! Ее живот — словно у пас в Шайгийи цветущий сад, тяжелые бедра так к себе и манят. Она схватила меня за халат и сказала: «Иди же, тебе говорят». Потом легла на пол. Ну, думаю, теперь мне не будет спасения! Тут она закричала: «Несчастный, заклинаю тебя аллахом, что стоишь ты, охваченный страхом? Иди же сюда, не жмись. Если проявишь старание, сбудутся все желания».
Ах, братья! Упаси вас от таких соблазнов. Я собственными глазами увидел, где путь спасения и где путь гибели. Не помоги мне господь, я бы впал во все шестьдесят грехов. Я мысленно воззвал к спасителю о помощи против проклятого шайтана и молча воздел вверх руки, как советовал мне шейх Аль-Хунейн. Молодой мужчина встал, сердито топнул ногой и закричал на девушку. Она тотчас пошла своей дорогой. Старший засмеялся и сказал: «Не сердись, Марьюд. Это наследник, он просит по праву и справедливости. Отдай ему дар, и пусть он уходит с миром». Отрок дал мне мешочек. Я взял его и вышел, как и вошел, молча, не попрощавшись, и очутился возле мечети. Стою, дрожу от холода и плачу, как верблюдица по потерянному верблюжонку. Заря уже начала заниматься. Я, не открыв мешочек и не посмотрев, что в нем, положил его возле михраба[58]. Потом я поднялся на минарет, продолжая обливаться слезами. Сам не знаю от чего, от печали или от радости. Стал я, братья, призывать на молитву. А голос вроде бы и не мой. Такой грустный-грустный голос. Воззвал я к домам, воззвал к каналам и деревьям. Воззвал к пустыне и могилам, к живущим и отошедшим, к поверженным и отчаявшимся, к честным праведникам и пьяницам, к христианам и мусульманам. Я стою и повторяю: «Аллах велик! Аллах велик!», а сам плачу и не знаю, что оплакиваю: то, что получил, или то, что потерял.
Ах, братья! Что это была за ночь! Я слышал своими собственными ушами, как мои слова повторяют и разносят буйные ветры имшира, словно я не слабосильный Саид-хиляк, а Бендер-шах нашего времени. Я говорил, взывая к обитателям этого и того света: «Спешите к погибели, спешите к падению, спешите к успеху, спешите к спасению!» Когда я на заре читал азан с минарета, мне показалось, будто ангелы и шайтаны в один голос воскликнули: «Аминь! Аминь!»
Я спустился вниз и увидел, что мечеть полна народу. Пришли Махмуд и Мас’уд, Хейр ад-Дин и Сейф ад-Дин, Махджуб и Аллюб, Михаймид и Абу-ль-Валид. Явились Вад Хасаб ар-Расул, Вад Бакри, Вад Рахматулла и Вад Мифтах аль-Хазна — все люди, которые раньше никогда не ходили в мечеть. Весь город собрался на утреннюю молитву.
Я знал, братья, что все они пришли, потому что услышали голос. Зовущий позвал их моими устами. Все в то утро было удивительным и необыкновенным. Я молился, а слезы так и капали у меня из глаз. Когда имам прочитал суру «Свет», я услышал, как Абдель-Хафиз плачет, вслед за ним заплакал Сейф ад-Дин, за ним — Махджуб и Михаймид. Я сам тоже плачу, не отстаю от них. Смотрю, и все молящиеся заливаются
