– А сколь оно стоит, твое слово?
– Поведешься со мной – поймешь. Уговор, что ли?
– Сколько в башне?
– Через четыре дня будет шестьсот тысяч.
– Бумажками?
– Треть золотом, на сто тысяч купонами, остальное банковскими билетами.
– Купоны разных серий?
– Этого я не знаю. Вынем, посмотрим.
– Сколько народу в деле? Как дербанить[62] собираешься?
– Первое – кассир. Ему восемьдесят, без его помощи никак. Потом охотник, пяти тысяч за единый выстрел достаточно. Моих ребят семеро, по десять больших[63] на брата. Едренову тридцатник. Сколько улетело?
– Сто восемьдесят пять.
– Ну вот. Тебе пятнадцать, мне все остальное.
– А не много?
– Там будет изрядно мелких расходов. Экипажи, новые документы всем вам, балахнинского исправника подмазать, чтобы не шибко старался нас ловить… Это – из моей доли.
– Все равно много. Я могу быстро сбыть купоны. Три дня. Любые серии.
– Какой лаж?
– Четыре с половиною процента.
– Годится. Тогда купоны мы делим с тобой пополам, остальные не при делах.
– Годится.
Форосков убрал револьвер за пояс, а взамен выставил бутылку рябиновой на коньяке и три рюмки.
– Вот теперь и в Мышьяковку можно ехать. Только сидеть там четыре дня на привязи я не могу. Нужно кое-что купить. Приставь ко мне человека, чтобы было тебе спокойней, и дай экипаж.
– Напиши, что нужно, и тебе все привезут.
– Нет, так не получится. Огнеприпасы я должен купить сам и бумагу тоже. Иначе не отвечаю за свою работу.
– Какую еще бумагу? Ты стрелять собрался или в отхожее?
– Патрон, Максим, нужно завернуть в специальную вощеную бумагу. Повышается точность боя. Не забудь – только один выстрел!
– Ладно, шут с тобой, катайся. Это все есть в Сормове или потребуется ехать в город?
– Огнеприпасы должны быть в магазине Лащенова в Дубравной улице. Антимоний и бертолетова соль – там же. Бумагу я еще неделю назад заказал Ерусалимскому с Песков, должен уже раздобыть.
– Ерусалимскому? Однорукому? Он тут при чем?
– Он может что угодно достать, парень верткий. Всех расходов будет рублей на пятьдесят, я оплачу, а потом сочтемся.
– Лады. Мы с Аггеем пошли. Даю тебе час на сборы, инструменты не забудь. Коляска с моим человеком у входа. Не мельтеши зря эти дни. Встречи, закупки – только самые необходимые.
Форосков собрался за полчаса. Приставленный Битюгом парень – белобрысый, с оспинами на розовом лице – держался вежливо, но настороженно. Механик погрузил в экипаж винтовку и ящик с инструментами, приказал:
– Валяй на Пески, в кабак «Нечаянная радость».
В заведение они зашли вместе. Увидев гостя, Ерусалимский порылся под стойкой и выложил небольшой квадратный сверток.
– Вот, достал.
Петр распаковал сверток и достал пачку тонкой промасленной папиросной бумаги, размером два на два вершка. Потер в пальцах, понюхал и молча протянул целовальнику трешницу. Белобрысый перехватил его руку, забрал купюру и очень внимательно ее рассмотрел. Не нашел ничего подозрительного и только тогда отдал деньги кабатчику.
– Теперь в магазин Лащенова.
Через минуту после их ухода в углу зашевелился крепко пьяный парень с покатыми плечами (это был Лыков). Грузно поднявшись, он подошел к стойке и приказал хрипло:
– Косушку давай!
Ерусалимский ловко вылил ковшик с водкой в оловянный стакан. Парень долго выбирал из ладони медяки, один уронил и, бранясь, стал ползать по полу в поисках монеты. При этом незаметно сунул в сапог туго свернутый бумажный шарик, только что перед этим выброшенный Форосковым. Поднялся, опрокинул в себя стакан, кивнул молча неведомо кому и шагнул к выходу. У двери парня мотнуло, он ударился об косяк, опять ругнулся и под общий хохот вышел наконец вон.
– Смотрите, дураки, – обратился Ерусалимский назидательно к публике, – будете вот так-то лопать – и башку расшибете!
Через два часа Лыков расшифровал второй рапорт Фороскова и пошел к начальнику отделения. Прочитав текст, Благово вызвал Титуса, и они втроем отправились к полицмейстеру.
Николай Густавович Каргер очень не любил принимать рискованных решений. Его можно было понять: сорок лет беспорочной службы, скоро на покой… Но сыщики были настойчивы.
– Смотрите, ваше превосходительство, что предлагает Форосков, – Алексей разложил листы рапорта на столе полицмейстера. – Под предлогом того, что выстрел будет только один, он навязывает бандитам использовать разрывную пулю. Звучит страшно, но на самом деле все не так. Легкая пуля Минье состоит из медной оболочки, облитой свинцом, и внутреннего стального стержня. Стержень Петр извлечет, а взамен заложит туда разрывную смесь. При соотношении антимония и бертолетовой соли один к одному пуля лопнет даже от попадания в лист газеты. В нашем случае она попадет в стекло, за которым сидит заранее предупрежденный охранник. Изнутри мы оклеим стекло бычьим пузырем. Пуля ударяется, взрывается, и пузырь не дает осколкам стекла разлететься и поранить караульного. Внутрь проходят только осколки самой пули, точнее, ее облегченной оболочки. Стрелок, естественно, станет целить не в голову охраннику, а в грудь – так меньше риск промахнуться. Вот… На охраннике будут: сначала толстая шинель, затем мой броневой панцирь, и под ним – войлочный поджилетник. Такая защита выдержит не только мелкие медно- свинцовые осколки, но и полноценную пулю!
– И ты берешься объяснить часовому, что его жизни ничего не угрожает? Он ведь должен добровольно встать под выстрел.
– Боевому человеку объясню. И я такого уже нашел. Одним из четверых сторожей служит Кузьма Лошаков. В соседнем со мной полку воевал, опытный. Если понадобится, я сам залезу в панцирь. Кузьма в меня выстрелит, убедится, что безопасно, и согласится.
Каргер фыркнул:
– Экой молодец! Ты – на тот свет, я в отставку без пенсии. Славно придумал! Что-то вы, сыскные, совсем у меня распоясались. То женщин травите ядовитыми грибами, теперь вот сами заместо мишеней в тире… Распустил я вас.
– Николай Густавович, – вмешался Благово, – вы же старый охотник. Форосков уменьшит пороховой заряд на треть. Самое страшное, что угрожает охраннику, это легкая контузия. Ну, может, еще понос прошибет…
– Это если ему попадут в сердце. А ну как в голову?
– Дирекция завода объявила крупную премию. Человек встанет под пулю сознательно; если, не дай бог, случится несчастье, его семья окажется обеспечена.
– Нет ли другого способа? Чтобы в людей не палить…
– Если мы их в башню не заманим, вот тогда может пролиться много крови. В банде более десятка уголовных, все отчаянные. Уж лучше так.
– Хорошо. Операцию разрешаю.
Оставшиеся четыре дня до налета Форосков прожил в двухэтажном доме Битюга в Мышьяковке. Выселок Сормова, эта дрянная деревенька, была полностью во власти банды Иванова. Около дюжины варнаков поселились в четырех халупах возле своего маза[64].
